был Шепилов, «Советское искусство», в журналах «Новый мир» и «Театр». Однако терпимая в первые послевоенные, относительно либеральные годы прозападная эстетика театральных критиков, среди которых было немало евреев*, к концу 1948 года уже явно не вписывалась в жесткие идеологические рамки, обусловленные набравшей силу к тому времени холодной войной.
Такое внутриполитическое развитие как нельзя устраивало стоявшую за Фадеевым группу драматургов и писателей, набивших руку на создании несложных и даже порой примитивных по сюжету и диалогам пьес на злобу дня. Выявить художественную никчемность этих опусов не составляло большого труда, и театральные критики не упускали случая сделать это, публикуя на них едкие, а порой и ядовитые рецензии. На что авторы посредственных пьес, будучи ловкими демагогами, объявившими себя истинными приверженцами метода социалистического реализма, ответили тем, что, еще теснее сплотив свои ряды, стали посредством беззастенчивых манипуляций падким на лесть и алкоголь Фадеевым захватывать одну за другой ключевые позиции в ССП. Негласный Лидер создателей пьес «для народа» драматург А.В. Софронов в 1947 году возглавил партийную организацию ССП, а в апреле следующего года сменил критика Л.М. Субоцкого* на посту секретаря правления писательского
* Это обстоятельство было взято на заметку в ЦК давно. Еще в июне 1946 года один из руководящих сотрудников управления кадров ЦК докладывал секретарю ЦК А.А. Кузнецову, что из 29 критиков, выступающих в печати по вопросам театра, только 6 русских. При этом подразумевалось, что большинство остальных критиков — евреи (83).
** В профессиональную литературу Субоцкий пришел в 1932-м , совмещая работу секретаря оргкомитета ССП и помощника главного военного прокурора РККА Н.С. Розовского (репрессирован в 1941-м.). Потом он занимал должности заведующего отделом литературы и искусства в «Правде» и редактора «Литературной газеты» (1935-1937 гг.). Однако 26 сентября 1937 г. Субоцкого арестовали за то, что в мае—июне того года он, оставаясь помощником главного военного прокурора по надзору за законностью и будучи привлеченным прокурором СССР А.Я. Вышинским к допросам М.Н. Тухачевского и других «военных заговорщиков», уклонился от присутствия на приведении в исполнение вынесенных им смертных приговоров. Однако 31 декабря 1939 г. дело Субоцкого за недоказанностью вины было прекращено и он был выпущен на свободу. Когда в марте 1948 года комиссия ЦК проводила проверку ССП, всплыли вроде бы забытые данные о том, что Субоцкий «происходит из семьи владельца аптеки» и в 1917-м сотрудничал «в меньшевистских и эсеровских газетах гор. Сызрань». Вскрылось и то, что его сестра Александра вместе с белогвардейцами бежала за границу и осела в Южной Америке, а старший брат Михаил, друживший с «зиновьевцем» Я. Стэном и работавший в «Правде», в 1938-м был расстрелян за «участие в подпольной эсеровской организации и военно-фашистском террористическом заговоре». Оказавшись на посту секретаря ССП, Субоцкий, как констатировалось далее в записке комиссии ЦК, принялся
21—2738
321
союза85. Софронов и его единомышленники — А.А. Суров (в 1952 г. этот автор пьесы «Порядочные люди» был разоблачен как плагиатор и исключен из ССП), А.А. Первенцев, Б.С. Ромашов*, М.С. Бубен-нов и некоторые другие — также имели своих покровителей в ЦК, а их пьесы с подачи Фадеева довольно часто отмечались Сталинской премией.
Конфликт между двумя творческими группировками, усугубляемый характерными для творческо-бюрократических организаций непотизмом и клановыми интересами, с каждым месяцем обострялся, пока не настал момент, когда Агитпроп решил, что пришло время примерно наказать Фадеева, обвинив его в упущениях в области драматургии, а если удастся, то и сместить с поста генерального секретаря ССП. «Властолюбивый генсек», как потом назовет Фадеева М.А. Шолохов, всегда раздражал чиновников со Старой площади тем, что, бравируя особыми связями со Сталиным, не скрывал высокомерного и пренебрежительного к ним отношения. Как-то на одном из заседаний комитета по Сталинским премиям Суслов поставил под сомнение кандидатуру малоизвестного татарского поэта, выдвинутого в лауреаты Фадеевым. Реакция последнего была мгновенной и довольно резкой:
«Товарищ Суслов, а вы читали его стихотворения? Читать нужно, товарищ Суслов, а уже потом высказывать свое мнение»87.
Оставлять безнаказанными подобные выходки «неуправляемого» Фадеева руководство Агитпропа не собиралось, тем более что не существовало проблемы с поиском альтернативной кандидатуры на пост литературного генсека: толерантный и уравновешенный Симонов, кстати также являвшийся любимцем Сталина, вполне устраивал в этом качестве чиновников со Старой площади.
Продолжение сноски со стр. 321. расставлять в аппарате союза «своих людей исключительно нерусской национальности», в результате чего там образовался так называемый «хор Субоцкого», который стал «затирать многих талантливых русских писателей». Через несколько месяцев после снятия Субоцкого в печати появилась статья З.С. Паперного, который назвал его безродным космополитом', что, пожалуй, было сделано впервые применительно к конкретному человеку. Однако такая своеобразная тактика самозащиты автора статьи (еврея по национальности), в начале 1949-го не только вновь раскритиковавшего Субоцкого, но и других соплеменников, не сработала. 25 февраля он сам был обвинен «Правдой» в космополитизме (84).
* Ромашов еще в апреле 1946-го пожаловался Маленкову на то, что «увлечение иностранщиной засоряет репертуар советского театра» и суще' ствует якобы предвзятое и пренебрежительное отношение к современной советской драматургии (особенно к «здоровой и острой комедии»), свидетельствующее о наличии «эстетского настроения» у критиков, «с мещанским уклоном относящихся к искусству...» (86).
322
Атаку на Фадеева организовали в ЦК в духе традиционной аппаратной тактики. Сначала, ссылаясь на необходимость подготовки для секретариата ЦК итогового документа по проверке выполнения постановления ЦК ВКП(б) от 26 августа 1946 г. «О репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению», Агитпроп обратился к столичным литераторам (прежде всего к знакомым театральным критикам) за помощью в сборе соответствующих материалов. А 27 ноября 1948 г. с санкции Шепилова в секторе искусств Агитпропа прошло уже рабочее совещание по этому вопросу с участием театральных критиков В.Ф. Залесского, Я.Л. Варшавского, Г.Н. Бояд-жиева, И.Л. Альтмана, И.И. Юзовского, А. П. Мацкина, A.M. Борщаговского, Л.А. Малюгина, редактора журнала «Театр» Г.С. Калашникова, драматурга А.А. Крона и др. Поскольку все выступившие на совещании говорили о «серьезном неблагополучии в области современной советской драматургии», было принято решение поручить присутствовавшим на нем театральным критикам представить в ЦК через неделю информацию по этому вопросу.
Чувствуя себя облеченными высоким доверием партии, некоторые театральные критики, считая свою победу обеспеченной, перешли к открытой конфронтации с Фадеевым и опекаемыми им драматургами. Это проявилось уже 29 ноября, когда в Москве под эгидой Всероссийского театрального общества, Комитета по делам искусств и комиссии ССП по драматургии открылась творческая конференция, на которой обсуждались спектакли, поставленные столичными театрами к очередной годовщине Октябрьской революции. Выступивший в качестве основного докладчика Борщаговский, заявив, что драматургия последних лет за редким исключением идейно и художественно беспомощна, прямо возложил вину за это на Софронова, Сурова, руководство МХАТа и Малого театра, поставивших их пьесы, а также на Комитет по делам искусств. Борщаговского поддержали Малюгин и театральные режиссеры Ф.Н. Каверин, А.Д. Попов, И.Н. Берсенев. Несмотря на то, что руководство Комитета по делам искусств было шокировано «развязным поведением» Борщаговского на конференции, 4 декабря о ней появился краткий отчет в «Литературной газете», в котором позиция критиков явно одобрялась. Но критической риторикой дело не ограничилось. В те же дни сотрудники отдела пропаганды и агитации Рюриков и Прокофьев явились во МХАТ и потребовали от его художественного руководителя М.Н. Кедрова приостановить спектакли по пьесе Сурова «Зеленая улица», так как она-де нуждалась в доработке. Вскоре те же Рюриков и Прокофьев, а также их коллега Писаревский, обобщив представленные критиками материалы о положении дел на «театральном фронте», положили на стол Шепилову проект докладной записки в секретариат ЦК, в которой на руководство ССП возлагалась вина за «провал» в драматургии88.
21*
323
Наряду с подготовкой главного удара по Фадееву его недруги в ЦК использовали любую возможность для того, чтобы навредить ему. 14 декабря руководство Агитпропа обвинило литературного генсека в том, что подчиненное ему издательство «Советский писатель» выпустило в серии «Библиотека избранных произведений советской литературы» книги И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок», которые объявлялись пасквильными, порочащими советскую действительность и государственный аппарат с позиций «буржуазно-интеллигентского высокомерия» и «пошлого зубоскальства». Шепилов и его подчиненные в связи с этим подготовили проект постановления ЦК, в котором предлагалось «указать секретариату Союза советских писателей СССР (т. Фадееву) на неудовлетворительный контроль с его стороны за издательской деятельностью.. .». И хотя этот документ и был отвергнут Маленковым, Фадееву все же пришлось доложить ему 26 января 1949 г. о том, что для «наведения порядка» в издательстве намечено отстранить от работы его директора Г.А. Ярцева*. Одновременно, желая потрафить партийному начальству, Фадеев сообщил, что из издательского плана на 1949 год исключено около трех десятков книг, признанных «идейно порочными», в том числе сборник избранных стихотворений С.А. Есенина и сказка Ю.К. Олеши «Три толстяка»90.
Отражая усиливавшиеся наскоки противоборствующей стороны, Фадеев начал концентрировать силы для ответного удара. Ему удалось заручиться поддержкой председателя Комитета по делам искусств при Совете министров СССР П.И. Лебедева, секретаря ЦК, МК и МГК ВКП(б) Г.М. Попова, который покровительствовал драматургу Софронову, второго секретаря ЦК Маленкова, давно мечтавшего полностью прибрать к рукам пропагандистское ведомство партии, бывшую вотчину его недавнего соперника в борьбе за власть — Жданова. Но самое главное, Фадеев по-прежнему был в чести у верховного арбитра аппаратных битв — Сталина, о чем свидетельствовали хотя бы придворные слухи о том, что тот, побывав во МХАТе и Малом театре, остался доволен шедшими там спектаклями по пьесам Сурова и Софронова, но посетовал в адрес «эстетствующих критиков», создавших «некое литературное подполье», а также взявших моду охаивать все лучшее, что появляется в советской драматургии и удостаивается высшей в стране премии".
Имея такую солидную поддержку в верхах, сторонники Фадеева все же предпочитали действовать по принципу «маслом каши не испортишь». На «всякий случай» они организовали письмо на
* Фактически Ярцев был уволен постановлением секретариата ЦК только 28 октября 1949 г., когда о нем вспомнили после закончившегося к тому времени очередного раунда внутриаппаратной борьбы в ЦК (89).
324
«высочайшее имя» от некоей Анны Бегичевой*, журналистки, работавшей в редакции «Известий». Подбор автора не был случаен. К вождю обращалась женщина-интеллигент, вышедшая из гущи народной (родилась в крестьянской семье), в недавнем прошлом собирательница народных песен на Украине, а теперь травимая и третируемая «космополитами-снобами» за свою приверженность принципам социалистического реализма. Ее экзальтированное послание-донос, датированное 8 декабря, начиналось истеричным обращением:
«Товарищ Сталин! В искусстве действуют враги. Жизнью отвечаю за эти слова».
Далее в письме эти «враги» разоблачались с бескомпромиссной решительностью:
«Виновники дезориентации театров... группа ведущих критиков, замаскированных космополитов, формалистов, занимающих основные позиции в критике, направляющих мнение недалеких руководителей даже таких газет, как «Советское искусство» и «Известия». Их главари: Юзовский, Мацкин, Гурвич, Альтман, Бояджиев, Варшавский, Борщаговский, Гозенпуд, Малюгин. Эти критики поднимают низкопробные пьесы, пристраивают в театры таких пасквилянтов на нашу действительность, таких ловкачей и дельцов, как Масс, Червинский, братья Тур, Прут, Финн, Ласкин и проч. Космополиты пробрались в искусстве всюду. Они заведуют литературными частями театров, преподают в вузах, возглавляют критические объединения: ВТО, Союза писателей, проникли в «Правду»... «Культуру и жизнь»... в «Известия»... Эта группа крепко сплочена. Скептицизмом, неверием, презрительным отношением к новому они растлевают театральную молодежь и людей недалеких, прививая им эстетские вкусы, чему, кстати, очень помогают пошлые заграничные фильмы, заливающие экраны (низкопоклонничество перед Западом, отрицательное отношение к явлениям нового в нашей жизни). ... Бороться с ними трудно. Они уважаемы и занимают ответственные посты. Людей, осмеливающихся выступить против них, подвергают остракизму через своих приверженцев и ставленников во всех нужных местах, создают вокруг протестующих атмосферу презрения, а их принципиальную борьбу расценивают как склочничество. Вокруг советских партийных пьес сознательно устраивают заговоры молчания**. На спектакли «Великая сила», «Хлеб наш
* О том, что это была отнюдь не случайная фигура в истории противоборства критиков и драматургов, свидетельствует следующее: еще в начале 1948 года Бегичева выступила с разоблачениями против ответственного секретаря газеты «Культура и жизнь» Е.И. Ковальчик, обвинив ее в дружбе с «американским шпионом» Сучковым и «эстетствующими» критиками Юзовским, Бояджиевым, Альтманом и др. (92).
** Практика, когда гонениям подвергались не только те, кто одобрительно отзывался о достижениях Запада, в том числе и в области культуры, но и те, кто в силу личной порядочности не желал присоединяться к конформистскому хору славословий или проклятий, базировалась на иезуитской установке Сталина о том, что «метод замалчивания, как особый метод игнорирования, является тоже формой критики, правда, глупой, смешной, но все же формой критики».
325
насущный», «Обида», «Московский характер» эти знатоки не рекомендовали писать рецензии, а в газете слушались их «квалифицированных советов». ...Все эти космополиты-деляги не имеют любви к советскому, «мужичьему» (Юзовский о Л. Леонове) искусству. У них нет национальной гордости, нет идей и принципов, ими руководит только стремление к личной карьере и к проведению европоамериканских взглядов о том, что советского искусства нет. Эти «тонкие» ценители страшно вредят, тормозят развитие искусства. ...Товарищ Сталин! Личных интересов я уже не имею. Мне 50 лет. Жизнь прожита. Даже мое богатырское здоровье больше не выдерживает той борьбы, которую честно веду с врагами в искусстве всю свою сознательную жизнь. Лично я ничего не достигла, потому что меня хоть и считали талантливой, но отовсюду изгоняли за нетерпимый характер. Иголкой копаю колодезь, но тем радостней бывает, когда вдруг брызнет из него животворная вода, если Ваше око направляется в эту сторону»*".
Тем временем приближался день открытия XII пленума правления ССП. Решением политбюро от 16 ноября это должно было произойти 15 декабря. Однако вследствие закулисной борьбы, развернувшейся между Фадеевым и Агитпропом, требовавшим отложить пленум и не одобрившим доклад руководства писательского союза на нем, пленум начал свою работу только 18 декабря. Игнорируя запрет Шепилова, с основным докладом выступил Софронов. Хотя тот и держался уверенно и даже с некоторой бравадой, не сомневаясь в тайной поддержке сверху, однако дальше общих фраз и ответных выпадов в адрес отдельных критиков, ругавших его пьесы, все же не пошел. Потом слово взял Фадеев, который был настроен более решительно. Он обвинил театральных критиков не больше и не меньше как в идеологическом вредительстве, которое, по его словам, выразилось в том, что они «в первую очередь стремятся подбить ноги
* Послание Бегичевой покажется мягким и даже сентиментальным, если * сопоставить его с тем, что за полгода до нее написала А. А. Жданову некто Л. Краскова. Ее донос, озаглавленный «Против засилья евреев в печати», содержал и такие откровенно юдофобские пассажи: «... Во всех издательствах, если не на первых, то фактически на первых ролях сидят евреи. I В Союзе советских писателей заправляют они, в «Литературной газете» — они... Нет от них спасения! Вопрос этот серьезнее и глубже, чем может показаться. Дело не в антисемитизме. Евреи мешают переделывать психологию советских людей в коммунистическом духе. Во все области нашей жизни они вносят дух торгашества, личной корысти, беспринципной круговой поруки, подхалимства и лицемерия. ... Народ наш терпелив. Он терпит евреев из уважения к партийным принципам большевистской партии. Но терпение может лопнуть, особенно, если, не дай бог, разразится война. А когда лопается терпение у нашего народа, он страшен в гневе своем. Нельзя ли все-таки укоротить аппетиты евреев, хотя бы на идеологическом фронте?.. Говорить об этом вслух нельзя, да и не с кем, да и толку мало, поэтому и пишу в ЦК ВКП(б)» (94).
326
советским драматургам, отражающим новое в советской жизни»55. Тем самым был задан агрессивный тон развернувшейся следом дискуссии и предопределен характер принятой потом резолюции, резко осуждавшей группу театральных критиков.
Возмущенная неповиновением в подведомственной сфере, агит-проповская верхушка, пребывая в первые дни после пленума во власти начальственного гнева, не могла трезво разобраться в происшедшем и тем более понять, что скрывается и кто стоит за вызывающим поведением Фадеева и его сторонников. Захлестнутый негодованием Шепилов запретил редакциям «Литературной газеты», «Культуры и жизни», «Советского искусства» и «Известий» печатать материалы писательского пленума. Сотрудникам «Советского искусства» пришлось поэтому снять перед самым выходом номера уже сверстанный доклад Софронова и речь Фадеева, заменив их кратким отчетом о пленуме. Когда же руководство этой газеты обратилась в ОПиА за официальным разъяснением, то получило хотя и витиеватый, но достаточно ясный ответ:
«Союз советских писателей — творческая организация, и его решения для газеты «Советское искусство» не обязательны, у нее должна быть своя линия»5".
И только после того, как 22 декабря «Литературная газета» дала «вдруг» пространное изложение выступления Фадеева, а на следующий день «Правда» разразилась объемной статьей Софронова*, в которой утверждалось, что подконтрольные Агитпропу издания («Театр», «Советское искусство») «предоставляют свои страницы снобистской, чуждой советскому искусству критике», до Шепилова и его сотрудников начал доходить истинный смысл складывавшейся ситуации. Почуяв неладное, они бросились обзванивать знакомых критиков, прося их подготовить письма советскому руководству о том, что Фадеев и его окружение обманывают партию. Однако большинство из них, будучи напуганными и подавленными происходившим, наотрез отказались. Не потеряли присутствия духа лишь И.Л. Альтман, прозванный друзьями «наш пламенный Иоганн»,, а теперь заявивший, что «мы еще поборемся», и A.M. Борщаговский, которого Симонов и работник Агитпропа Прокофьев уговаривали обратиться к Сталину. Но все оказалось напрасным. Агитпроп и
* Позже Симонов так охарактеризует «разделение труда» между Фадеевым и Софроновым в развертывании антикосмополитической кампании: «Начало истории с критиками-антипатриотами, не предвидя ужаснувших его потом последствий, положил...Фадеев... Из Софронова, оценив его недюжинную энергию, но не разобравшись нисколько в сути этого человека, Фадеев сделал поначалу послушного подручного, при первой же возможности превратившегося во вполне самостоятельного литературного палача» (97).
327
театральные критики потерпели поражение. Последовавшие вскоре события* заставили всех их убедиться в этом.
агитпроп перестраивается...
В первой половине января 1949 года Шепилов, желая «прощупать» настроение «хозяина», в ходе очередного визита к нему осторожно упомянул о жалобах театральных критиков на гонения со стороны руководства ССП и в доказательство своих слов выложил на стол письмо Борщаговского. Однако Сталин, даже не взглянув на него, раздраженно произнес: «Типичная антипатриотическая атака на члена ЦК товарища Фадеева». Оказывается, накануне «хозяин» принимал партийного руководителя Москвы Попова, имевшего репутацию грубого солдафона и крайнего шовиниста. Докладывая о положении дел в столице, тот как бы между прочим обмолвился, что Фадеева-де при попустительстве Агитпропа затравили космополит-ствующие критики, а он из-за своей скромности не смеет обратиться к товарищу Сталину за помощью9''.
Окрик вождя поверг Шепилова в шок, а запоздалое прозрение породило панику. Ему, баловню судьбы, лихо вскарабкавшемуся на идеологический олимп партии, было что терять и за что опасаться. Если раньше глава Агитпропа и его сторонники действовали сообща, то теперь стали спасаться в одиночку и любой ценой. Желая продемонстрировать Сталину верноподданнические чувства и вымолить у него прощение за неосмотрительные заигрывания с театральными критиками, Шепилов представил на утверждение политбюро не первой свежести проект решения о ликвидации советской англоязычной газеты «Moscow News». Это издание, воспринимавшееся номенклатурными ура-патриотами как некий осколок западного либерализма
* В конце декабря решением политбюро на пост главного редактора журнала «Знамя» был назначен близкий Фадееву и Софронову В.М. Кожевников, который сменил на этом посту В.В. Вишневского. Последнему инкриминировали такие «крупные ошибки», как опубликование «гнилой» и -«идейно-порочной» «повестушки» Н. Мельникова (Мельмана) «Редакция», в которой «работники... фронтовой печати изображены ... тупицами и чванливыми самодурами...», а также новой работы Э.Г. Казакевича «Двое в степи», построенной «на вымученных психологических домыслах, заимствованных из образцов упаднической буржуазной литературы». Особо отмечалось, что выходу в свет этих вещей содействовали критики Борщаговский и Варшавский, «захваливавшие» Вишневского. Наказание пошло «впрок» Вишневскому. Если в мае 1948 года он, обращаясь к Софронову, просил выдать бесплатные путевки работникам («людям большого труда») своей редакции Л. Коган и Ф. Левиной, то в марте 1950-го в письме к тому же Софронову уже восклицал: «А как превосходно, что мы в лепешку «рассадили» космополитов, всех этих Гурвичей, Юзовских и К"!»(98).
328
и рассадник космополитических идей, давно уже дышало на ладан. Еще 5 января 1948 г. Шепилов настоятельно рекомендовал Жданову закрыть его, обосновывая это «нежелательным» национальным составом работников редакции: русских — 1, армян — 1, евреев — 23, прочих — 3. Однако тогда Жданов, видимо, колебался. Только 12 июля, когда тот фактически уже сдал дела Маленкову, его удалось уговорить пойти на эту меру, и он завизировал проект соответствующего решения. Но с последовавшей вскоре смертью Жданова аппарат ЦК погрузился в решение куда более насущных для него кадровых вопросов и документ положили под сукно, решив ограничиться паллиативом — чисткой в редакции*. И вот теперь, с выходом в свет постановления политбюро от 20 января 1949 г. в истории о «Moscow News» была поставлена логическая точка101.
Вскоре расправились и с главным редактором этого издания М.М. Бородиным (Грузенбергом), личностью весьма примечательной. Начало его биографии было связано с Витебском, где он юношей освоил профессию молотобойца и вступил в Бунд. В 1903-м присоединился к большевикам, став профессиональным революционером (партийная кличка — «Кирилл»). Выехав в 1904-м за границу, в Берне познакомился с Лениным. Через два года был избран делегатом IV (объединительного) съезда РСДРП в Стокгольме. Затем находился в США, пока в мае 1918 года не был вызван в Советскую Россию Лениным, который направил его со специальным заданием по линии Коминтерна через скандинавские страны и Англию в Новый Свет. Туда Бородин доставил известное письмо Ленина «К американским рабочим». В 1919-м Бородин уже в качестве дипломата представляет Советскую Россию в Мексике. Потом с пропагандистской миссией отправляется в Европу, но был схвачен английской полицией, и 1921-1922 годы провел в тюрьме Глазго. С 1923 года находился в Китае в качестве главного советника от правительства СССР при Гоминьдане, принимал участие в руководстве Национальной революционной армией во время ее Северного похода летом 1926-го. Однако в следующем году, после неожиданного антикоммунистического маневра Чан Кайши и его переориентации на капиталистический Запад, Бородин был отозван в Москву. Там ему пришлось расплачиваться за провал стратегической установки Сталина, предполагавшей большевизацию Гоминьдана и последующее его вступление в Коминтерн. В мае 1929 года политбюро инкриминировало Бородину «крупнейшие политические ошибки оппортунистического
* Тогда же антиеврейская чистка была проведена и в родственном «Moscow News» издании — журнале «Новое время», выходившем на русском, французском, английском и немецком языках, где была выявлена следующая структура национального состава литературно-редакторских кадров: «русские — 21 чел. (48,8%), евреи — 19 чел. (44,2%), белорусы, украинцы, литовцы — по 1 чел. (7%)» (\00).
329
характера и крупнейшие дисциплинарные проступки...», якобы совершенные им в Китае. Поскольку тогда же было признано недопустимым в дальнейшем поручать опальному коминтерновцу «ответственную работу специфически политического характера», он вынужден был заняться журналисткой деятельностью. С 1932-го и вплоть до конца 40-х жизнь Бородина была связана с редакцией «Moscow News» (правда, после войны он работал еще и в Совинформбюро заведующим отделом печати Китая). В декабре 1948 года, когда начались антиеврейские гонения, Бородин, случайно встретив на улице бывшего коллегу по Совинформбюро И.С. Юзефовича (рассказ о нем впереди), обреченно произнес:
«Мы с вами, Иосиф Сигизмундович, отрезанные ломти...».
Арестовали его в феврале 1949-го. Произошедшее потом проясняет заявление, направленное 24 марта 1950 г. властям этой очередной ни в чем не повинной жертвой режима:
«... Мне инкриминировали преступления, которые я никогда не совершал, как-то: вражеская деятельность, в том числе шпионаж в пользу Америки и Англии. После моих чистосердечных признаний, что это абсолютно ни на чем не основано, меня увезли в Лефортово и там подвергли моральной и физической пытке, площадной брани. Избиению дубинкой по разным частям тела... несмотря на мой возраст (65 лет тогда) и мои болезни. ... Я уверен, что долго не выдержу этой пытки и что смерть моя неминуема и неизбежна, и стал давать несуразные показания, не сознавая, что делаю...».
Ответа на этот вопль отчаяния не последовало. 29 мая 1951г. Бородин умер, не дожив до окончания следствия. За решеткой оказался и сын старого большевика, Н.М. Бородин, которого предварительно отстранили от руководящей работы во 2-м главном управлении МГБ СССР102.
Однако продолжим хронику метаний обуреваемого страхом Шепилова. 23 января 1949 г. он и его заместитель А.Н. Кузнецов (бывший помощник А.А. Жданова) направили Маленкову, возглавившему по поручению Сталина расследование «дела» о критиках-космополитах*, записку, в которой не только отмежевались от своих
* Почему Сталин сделал именно такой выбор, становится ясным из характеристики, данной впоследствии Маленкову Шепиловым: « ...Маленков по своей натуре был лишен каких-либо диктаторских черт.. .он не был честолюбивым человеком. Он был мягок, податлив всяким влияниям и всегда испытывал необходимость притулиться к какому-нибудь человеку с сильной волей... Он был идеальным и талантливым исполнителем чужой воли, и в исполнительской роли проявлял блестящие организаторские способности, поразительную работоспособность, размах и рвение.. .Когда он получал какое-либо указание от Сталина, он ломал любые барьеры, мог идти на любые жертвы и затраты, чтобы исполнить это задание молниеносно, безукоризненно и доложить об этом Сталину» (103).
330
вчерашних протеже, но и обрушились на них с серьезными обвинениями, не забыв при этом особо намекнуть на «актуальную» тогда деталь — еврейское происхождение большинства критиков:
«ЦК ВКП(б) в ряде документов и указаний подчеркивал серьезное неблагополучие в области литературной критики. Факты показывают, что особенно неблагополучно обстоит дело в театральной критике. Здесь сложилась антипатриотическая буржуазно-эстетская группа, деятельность которой наносит серьезный вред делу развития советского театра и драматургии. Эта группа, в состав которой входят критики Ю. Юзовский*, А. Гурвич, Л. Малюгин, И. Альтман, А. Борщаговский, Г. Бояджиев и др., заняла монопольное положение, задавая тон в ряде органов печати и таких организациях, как Всероссийское театральное общество и Комиссия по драматургии Союза советских писателей. Критики, входящие в эту группу, последовательно дискредитировали лучшие произведения советской драматургии, лучшие спектакли советских театров, посвященные важнейшим темам современности. ...Основной тон в указанной группе задают критики А. Гурвич и Ю. Юзовский. А. Гурвич, два года тому назад разоблаченный газетой «Культура и жизнь», с тех пор почти не выступал по вопросам советской драматургии. Ю. Юзовский выступает в печати лишь со статьями о Шекспире и Горьком, проявляя барско-пренебрежительное отношение к советскому театру и драматургии. Однако эти критики сохраняют влияние на остальную группу театральных критиков. ... Указанная группа критиков сумела проникнуть на страницы центральных газет. Так, А. Борщаговский и Л. Малюгин печатались в «Правде», Ю. Юзовский, Г. Бояджиев, А. Борщаговский — в газете «Культура и жизнь», А. Мацкин, Л. Малюгин, А. Борщаговский — в «Известиях» и т.д____О положении вр Всероссийском театральном
обществе в сентябре 1948 года. Отдел пропаганды и агитации докладывал ЦК ВКП(б); было принято решение о смещении руководства общества. В указанном обществе сложилась затхлая, гнилая обстановка, способствующая проявлению антиобщественных, буржуазно-эстетских настроений. Вместо борьбы с проявлениями формализма и безыдейности в театральном искусстве руководство общества примиренчески относится к этим чуждым влияниям.... В декабре 1948 года проходили перевыборы бюро секции критиков ВТО. Перевыборное собрание прошло под знаком засилья указанной группы, которая почти целиком вошла в избранное бюро секции критиков... Из девяти избранных оказался лишь один русский. Следует отметить, что национальный состав секции критиков ВТО крайне неудовлетворителен: только 15% членов секции — русские. Отдел пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) дал указание Комитету по делам искусств при Совете Министров РСФСР и новому руководству ВТО отменить указанные выборы и рекомендовать сосредоточить работу с театральными критиками в Союзе советских писателей**. Эстетствующие критики окопались в газете «Советское искусство» и журнале «Театр». Редактор газеты В. Вдовиченко и член редколлегии, руководящий освещением вопросов драматургии и театра, Л. Ма-
* Он же — И.И. Юзовский.
** В начале февраля 1949 года на заседании президиума совета ВТО были утверждены решения о выводе Юзовского из состава президиума и ликвидации объединения критиков (104).
331
люгин предоставили страницы газеты критикам типа Бояджиева, Борща-говского, Мацкина и др. Штатные сотрудники газеты Я. Варшавский и К. Рудницкий выступали в газете под тремя-четырьмя псевдонимами, не давая печататься молодым авторам...»'"5.
На следующий день, 24 января, под председательством Маленкова состоялось заседание оргбюро, на котором выступил Шепилов, изложивший содержание приведенной выше записки и предложивший принять разработанный Агитпропом проект постановления ЦК «О буржуазно-эстетских извращениях в театральной критике». Однако Маленков, смекнув, что таким образом Шепилов пытается, перехватив инициативу, выйти сухим из воды, отклонил заготовку конкурента. Тем самым, во-первых, он дал понять, что не желает делиться ни с кем славой укротителя космополитической крамолы*, а во-вторых, выразил Шепилову, возомнившему себя партмецена-том (вместо того, чтобы держать деятелей литературы и искусства в ежовых рукавицах), недоверие как руководителю, претендующему на участие в выработке важнейших решений партии. Но самое главное, Сталину не нужно было еще одно закрытое, кулуарное постановление, о котором через неделю забыли бы все, в том числе и те,, кто его готовил. Он хотел встряхнуть общество и бюрократию массовой политической кампанией, пусть даже с элементами публичного скандала. И потому задействовал самый эффективный и авторитет-, ный пропагандистский инструмент той поры — «Правду», дав соответствующее задание Маленкову и Поспелову. Поэтому в качестве альтернативы предложению Шепилова было решено опубликовать, в «Правде» передовую директивную статью, разоблачающую «безродных космополитов» в театральной критике и сигнализирующую': о начале широкомасштабной пропагандистской кампании против"} антипатриотических сил в стране107.
«Правда» находилась в непосредственном ведении Маленкова, а главный ее редактор П.Н. Поспелов, педантичный кабинетный чиновник, думается, не случайно подготовил к упомянутому выше заседанию оргбюро на имя Маленкова записку «О неправильной позиции работников агитпропа ЦК в связи с активизацией антипатриотической группы театральных критиков»108. 21 января он даже выступил с основным докладом на торжественно-траурном собрании, посвященном 25-летней годовщине со дня смерти Ленина, что считалось особо почетным поручением. Не испытывавший особых симпатий к Поспелову, Сталин оказал ему такую милость, очевидно уступив настоятельной просьбе Маленкова, которому весьма импонировало то, что главный редактор «Правды» был не в ладах с Шепиловым.
* Маленкову приписывается следующее эмоциональное указание, данное им якобы на заседании оргбюро в отношении критиков-космополитов; «Не подпускать на пушечный выстрел к святому делу советской печати» (106).
332
ннчнло кампании
То, что инициатива опубликовать в «Правде» статью против критиков-космополитов принадлежала «непосредственно» Сталину, утверждал потом Симонов, который, вместе с тем, так и не обмолвился в мемуарах о личном вкладе в исполнение этого задания вождя. Более того, ссылаясь на отсутствие под рукой соответствующих дневниковых заметок (в то время как другие записи оказались на месте), вообще обошел молчанием свою роль в истории с космополитами, которая, видимо, для него была связана с неприятными воспоминаниями109.
Вместе тем работавший в то время в «Правде» писатель Кожевников свидетельствовал, что «одними силами редакции статью... нельзя было сделать», и потому сотрудникам газеты (тому же Кожевникову, а также поднаторевшему на искоренении идеологической ереси Д.И. Заславскому и другим «правдистам») помогали Симонов, Фадеев, Софронов, которым, как он выразился, пришлось дневать и ночевать в редакции. Не вызывает сомнения и участие в этом деле Шепилова и его аппарата: тот же Симонов 19 февраля в объяснительной записке главе Агитпропа упомянет о своей работе «над статьей, которой... был занят по Вашему заданию...».
Из-за минимального срока, отпущенного Сталиным на подготовку статьи, работа над ней действительно была напряженной. В более или менее законченном виде она была представлена Поспеловым Маленкову в 3 часа 55 минут утра 27 января. Верстка передовицы наверняка была доложена и Сталину, который, видимо, и заменил предлагавшееся первоначально несколько вычурное название («Последыши буржуазного эстетства») на вариант, звучавший просто и без изысков: «Об одной антипатриотической группе театральных критиков». Кроме того, «для разнообразия» текста в него решено было включить три формулировки разоблачавшегося «зла»: «ура-космополитизм», «оголтелый космополитизм» и «безродный космополитизм»110.
Публикация статьи, которой суждено было стать заметной вехой в послевоенном генезисе сталинизма, была Осуществлена в центральном печатном органе партии 28 января. Пропагандистский масштаб, высокий обвинительный пафос и инквизиторский дух говорили читателю о незримом присутствии за ее строчками Сталина. Благодаря такой «рекламе» названные в ней имена театральных критиков (ранее известные лишь узкому кругу специалистов) — А.С. Гурвич, И.И. Юзовский, A.M. Борщаговский, Я.Л. Варшавский, Л.А. Малюгин, Г.Н. Бояджиев, Е.М. Холодов — сразу узнала вся страна. Этих людей, обвиненных в том, что они «утратили свою ответственность перед народом» и «являются носителями глубоко отвратительного для советского человека, враждебного ему безродного космополи
333
тизма», партийный рупор превратил в символы злокозненных антипатриотических сил, разрушающих монолитность советского общества. Вышедший на следующий день номер «Литературной газеты» пополнил группу преданных анафеме критиков еще одним именем — И.Л. Альтман. А 31 января редактируемая Шепиловым «Культура и жизнь» добавила весьма показательный штрих, проставив после псевдонима «Холодов» настоящую фамилию литератора-«космопо-лита» — Меерович и спровоцировав тем самым антисемитские страсти вокруг раскрытия подлинных имен еврейских интеллектуалов.
В развернувшейся новой охоте на ведьм испытания, ниспосланные по воле диктатора, каждый переносил по-своему. «Главари антипатриотической группы театральных критиков» Юзовский и Гурвич покаялись, направив письма с признанием ошибок руководству ССП и в редакцию «Правды». Молодой литератор Борщаговский по совету своего покровителя Симонова на время затаился от «глаз общественности», перестав появляться на собраниях и вообще на публике. Но о нем не забыли. 31 января решением секретариата ЦК он был выведен из состава редколлегии журнала «Новый мир» (куда летом 1946 г. был приглашен Симоновым из Киева*), а также уволен из Центрального театра Красной армии, где заведовал литературной частью. Только после смерти Сталина Борщаговский вышел из литературного подполья, опубликовав историко-патриотический роман «Русский флаг». Аналогичная судьба постигла и критика Малюгина: 16 февраля он был освобожден от обязанностей члена редколлегии газеты «Советское искусство». Но больше других пришлось пострадать Альтману, члену партии с 1920 года (вступил в РКП(б) после кратковременного пребывания в рядах левых эсеров), фанатично преданному идее коммунизма. Еще в январе 1938 года его сняли с поста редактора газеты «Советское искусство» как «не обеспечившего политического руководства». По настоянию Г.Ф. Александрова, явно невзлюбившего Альтмана, последний потом был изгнан из редакции журнала «Книга и пролетарская революция» (сентябрь 1940 г.), несколько позже отстранен от редактирования журнала «Театр» (январь 1941 г.) и, наконец, выведен с подачи В.В. Вишневского из редколлегии журнала «Знамя» (июнь 1947 г.)'". Вероятно, по просьбе Фадеева, старого друга Альтмана с рапповских времен, тот не был упомянут 28 января в, «Правде» среди «главных» космополитов. Однако уже на следующий день, подчиняясь диктату Софронова, «Литературная газета» дезавуировала эту «либеральную» потачку, заклеймив Альтмана как отъявленного антипатриота. Другая газета, «Советское искусство», пошла еще дальше.
* Необходимость перевода Борщаговского в Москву Симонов мотивировал тем, что в ЦК КП(б)У готовится «антисемитский удар» по «молодому талантливому критику».
334
9 февраля в ней за подписью Г. Гурко появилась статья «Буржуазный националист Альтман». В этой пропитанной духом 1937 года провокационной публикации, во многом предопределившей дальнейшую судьбу критика, были и такие строки:
«Альтман ненавидит все русское, все советское, поклонник деградирующей культуры Запада. Он старательно группирует, консолидирует все реакционные антипатриотические силы театральной критики. Советский народ называет альтманов живыми трупами. Мы очистим атмосферу советской культуры от их смердящего запаха».
Героя (или, точнее, — антигероя) статьи, обвиненного в связях с «сионистскими заговорщиками», по сути дела объявили лидером группы критиков-антипатриотов. Но он не покаялся, что привело к тому, что с осени 1949 года Фадеев под давлением «софроновского» окружения стал добиваться исключения бывшего друга из ССП. 22 сентября литературный генсек писал в секретариат ЦК:
«Следует дополнительно проверить факты тесного общения Альтмана с буржуазно-еврейскими националистами в Еврейском театре и в Московской секции еврейских писателей, поскольку тесная связь Альтмана с этими кругами широко известна в литератур/ной среде. Тов. Корнейчук А.Е.* информировал меня о том, что Альтман частным путем, пользуясь своим знакомством и связями в кругу видных деятелей литературы и искусства, распространяет абонементы Еврейского театра**, то есть активно поддерживал этот искусственный метод помощи театру путем «частной благотворительности», а не путем улучшения его репертуара и качества исполнения спектакля»112.
Спустя год Фадеев добился своего: 9 сентября 1950 г. Альтмана исключили из ССП. Лишившись последней жизненной опоры и профессиональной защиты, строптивый критик 6 марта 1953 г. как «буржуазный националист, двурушник в партии, главарь группы критиков — безродных космополитов в драматургии»*** был взят под стражу по указанию руководства МГБ СССР. Правда, уже 29 мая его выпустили на свободу. Однако груз незаслуженных обид и пере-
* 14 ноября 1946 г. Корнейчук стал председателем ССП Украины. Его пьесы «Макар Дубрава» и «В степях Украины» (последняя понравилась Сталину) также критиковались «космополитами».
** В 1947 году Альтман был назначен (кстати, по настоянию Фадеева) заведующим литературной частью Московского еврейского театра. Когда весной 1948 года этот театр лишили государственной дотации, он, подобно Другим театрам, оказавшимся в такой же ситуации, выпустил для поддержания своего финансового положения абонементы, распространение которых тогда не считалось чем-то предосудительным и тем более преступным.
* * * Кроме того, ему инкриминировалось следующее: избрание в 1918 году от партии левых эсеров в Бакинский городской совет; связь в 1934-1937 годах с «правыми», в том числе с Бухариным; знакомство с Михоэлсом, с которым он будто бы совместно проводил «вражескую работу» (113).
335
житых испытаний не позволил ему долго радоваться жизни: через два года его не стало. Альтман, пожалуй, был единственным из московских театральных критиков, кто был исключен из ССП и потом оказался в тюрьме*.
Почему же в отличие от тех, кто представлял еврейскую национальную литературу, искусство, общественные организации и подвергся в это время повальным репрессиям, преследование «космополитов» ограничилось в основном рамками административных мер (увольнением с работы, исключением из партии, запретом публиковаться в печати)? Даже когда в мае 1949 года Агитпроп попросил Суслова санкционировать изъятие Главлитом из библиотек и книготорговой сети произведений Юзовского, Малюгина, Альтмана и других критиков-«антипатриотов», тот начертал на этом запросе; «Нет необходимости в этой мере». В то же время с согласия ЦК Главлит провел ту же акцию в отношении книг еврейских писателей, вошедших в список запрещенной литературы из 540 наименований"4.
Такая разница в подходах продиктована была, видимо, тем, что в носителях еврейской культуры власти видели буржуазных националистов и рассматривали их как уже состоявшихся или потенциальных агентов западных спецслужб, ведущих в контакте со всемирным еврейством сепаратистскую и другую подрывную деятельность против правительства СССР, и потому они как бы автоматически причислялись к разряду государственных преступников, в том числе и изменников родины, подлежащих суровому наказанию вплоть до физического уничтожения. Деятельность же «космополитов» не выходила за рамки советской культурно-интеллектуальной сферы, s К тому же их нельзя было заподозрить в покушении на политические устои советского государства. Они обвинялись главным образом в том, что своей антирусской проповедью национального нигилизма и низкопоклонством перед Западом содействовали империалистической (то бишь американской) пропаганде в ее далеко идущих намерениях навязать всему миру англосаксонскую культуру, или, проще говоря, провести глобальную американизацию человечества. Поэтому «нейтрализация» космополитов как потенциальных проводников американского влияния не шла далее изгнания их из идеологических институций (увольнений из редакций газет, журналов, театров, бюрократических структур и научных учреждений), если,
* В Ленинграде, где в это время правил махровый шовинист В.М. Андрианов, который в ходе борьбы с космополитизмом переименовал даже Международный проспект, был арестован и приговорен к десяти годам заключения театральный критик С.Д. Дрейден. Незадолго до этого он вместе с некоторыми другими своими коллегами был разоблачен как «адвокат» антипатриотов на собрании ленинградских драматургов и критиков (115).
336
конечно, МГБ не предъявляло им, как в случае с Альтманом, более веских обвинений*.
В таком «дифференцированном» отношении сталинского режима к так называемым еврейским буржуазным националистам и безродным космополитам проявилось его изощренное лицемерие и коварство. Если одних он уничтожал за их приверженность национально-религиозной традиции, родной культуре и языку, то других — а это были в значительной мере ассимилированные евреи — преследовал как раз за обратное: за стремление отказаться от своего национального лица и раствориться «в мировом всечеловеческом единстве народов», квалифицируя это как практику космополитизма. Именно таким изощренным способом на деле и претворялась в жизнь политика государственного антисемитизма.
в ссп
В начале 1949 года, когда Союз советских писателей поразила лихорадка новой пропагандистской кампании, непростые времена настали для партийного секретаря правления этой творческой организации писателя Б.Л. Горбатова. В те дни он стал объектом нападок со стороны Софронова, который обвинил его в «непартийном поведении», выразившемся в том, что тот вел с ним ранее такого рода разговоры:
«Напрасно ты, Софронов, ориентируешься на Фадеева. Он здесь человек не вечный. Будущее не за ним, а за Симоновым. По-товарищески советую поддерживать Симонова и опираться только на него».
Сразу вспомнилось, что в 1937 году Горбатов исключался из партии «за принадлежность к троцкизму». Плюс ко всему МГБ арестовало его жену, популярную киноактрису и красавицу Т.К. Окуневскую, обвиненную в шпионаже и интимных отношениях с югославским дипломатом. Личная драма, переживания в связи с угаром антисемитизма в стране, а также нежелание участвовать в разборе персональных дел изгонявшихся из партии коллег-«антипатриотов» заставили этого литератора еврейского происхождения отказаться от переизбрания на партийный пост, который он занимал**, и на
* Так, в 1950 году был арестован Я.Н. Эйдельман (отец литературоведа Н.Я. Эйдельмана), работавший в Радиокомитете как театральный критик и журналист. Однако конкретно ему инкриминировали в качестве преступления еврейский буржуазный национализм (сионизм).
** Новым руководителем парторганизации правления ССП избрали ставленника Софронова поэта Н.М. Грибачева, автора поэмы «Колхоз "Большевик"», отмеченной Сталинской премией.
22 — 2738
337
время уйти в тень. Почти на полгода Горбатов уехал из Москвы, чем навлек на себя обвинения коллег в том, что «нигде, ни разу, ни единым словом не определил своего отношения к борьбе с критиками-космополитами, что позволяло последним считать его своим человеком»"6.
Однако были и примеры иного поведения. Обвиненный в космополитизме критик Варшавский, работавший в газете «Советское искусство», «страха иудейского ради» стал фактически подручным такого отъявленного шовиниста и лично нечистоплотного человека, как драматург Суров. Будучи членом редколлегии этого издания, последний с помощью шантажа и угроз превратил Варшавского в своего рода «литературного негра», заставив сочинять для себя все, начиная с пьес и кончая личными письмами. В начале февраля 1949 года Варшавский представил Сурову для доклада наверх записку-донос о, так сказать, истории возникновения антипатриотической группы критиков. Суть навета передают следующие строки:
«Группа как целое существовала при ВТО в форме объединения театральных критиков. ВТО финансировало Юзовского и Гурвича, которые годами бездельничали, не имея возможности высказывать свои взгляды в печати. Долгое время председателем объединения был Юзовский, потом Бояджиев... Г. Бояджиев как лидер объединения конфиденциально предложил критикам собираться ежемесячно по г.'пвым числам в кабинете ресторана «Арагви» для разговора «по душам < мысл этих сборищ — только «маститых», по строгому отбору, без «молодежи» — безусловно заключался в том, чтобы сколотить касту театральных критиков, не желающих подчиняться «господствующим» мнениям. Это должна была быть своего рода, фронда, противопоставляющая себя «официальной» точке зрения на события театральной жизни. Я был на первом таком сборище, где председательствовал И. Альтман»"7-
Очень скоро эта провокационная бумага попала в руки Шепи-лову, а через него — Маленкову. От себя глава Агитпропа приписал к ней следующее:
«Представляю... на Ваше (Маленкова. — Авт.) рассмотрение письмо . Я. Варшавского т. Сурову, в котором, в частности, сообщается важный факт о том, что антипатриотическая группа критиков пыталась организационно особо оформиться (возможно, и оформилась) на идейной платформе, глубоко враждебной нашим советским порядкам... Об особых сборищах ' антипатриотической группы в «Арагви» я сообщил т. Абакумову»"".
В свете этого и подобных ему документов становится понятным, почему Шепилов в посмертно изданных мемуарах никак не обозначил (подобно Симонову) свою роль в событиях начала 1949 года, ограничившись по поводу развернувшейся тогда травли «антипатриотов» лишь следующим несколько странным замечанием:
338
«До сих пор не знаю, как и почему родилась идея этой позорной кампании»"9*.
Что касается последствий обращения Шепилова в МГБ, то, видимо, там сочли сообщенные им «факты» легковесными, и заговорщиками гонимые критики объявлены не были. Однако общественная расправа над ними не могла не состояться. Произошла она на закрытом партийном собрании ССП, открывшемся 9 февраля. На нем присутствовало в общей сложности 300 литераторов. Фадеев, временно выведенный из строя очередным приступом хронического алкоголизма, так и не появился в президиуме. Не было и Симонова, который, воспользовавшись благовидным предлогом (творческий вечер в фонд помощи детям погибших писателей), уехал в Ленинград. Из руководства писательского союза присутствовал только Софронов. Задавая тон собранию, он выступил ц основным докладом. Из его уст на сей раз прозвучали не только обличения театральных критиков, уже несколько недель травимых за антипатриотизм, но и хула в адрес целой группы литературных критиков еврейского происхождения — Д.С. Данина, Ф.М. Левина, A.M. Лейтеса, Л.М. Субоцкого, А.И. Эрлиха,
* Такое утверждение Шепилова вряд ли можно списать на его плохую память. Ведь вплоть до мельчайших деталей он воспроизвел в мемуарах, например, состоявшееся 21 января 1949 г. в Большом театре выступление П.Н. Поспелова по поводу очередной годовщины со дня смерти Ленина. Показателен в этой связи и телефонный диалог, произошедший в 1994 году между Шепиловым и автором данного исследования:
— Дмитрий Трофимович, сможете ли вы встретиться со мной, чтобы поговорить о кампании борьбы с космополитизмом в начале 1949 года?
— А есть ли в этом необходимость? Ведь Борщаговский в последней книге («Записки баловня судьбы». — Авт.) все уже рассказал, и довольно точно, об этих событиях.
— Извините, Дмитрий Трофимович, но в последнее время в бывшем Центральном партийном архиве был рассекречен ряд важных документов, которые вносят много нового в то, что написал Борщаговский в 1991 году. Могли бы вы ознакомиться с этими материалами и прокомментировать их?
И тут в разговоре произошла небольшая пауза. На том конце провода мой собеседник, говоривший до этого в доброжелательно-снисходительном тоне, видимо, переваривал услышанное. Когда наша беседа продолжилась, его благодушие куда-то улетучилось, и в голосе послышался металл, выработанный годами былого партийно-государственного начальствования:
— Какие еще там документы вы обнаружили?
Спросил он строго, а потом сухо добавил: ■
— К сожалению, я не смогу с вами встретиться, так как в ближайшее время ложусь в больницу. Позвоните мне потом.
Когда через несколько месяцев я опять обратился к Шепилову и вновь получил отказ, то понял, что моя надежда на встречу нереальна.
22*
339
Б.В. Яковлева*. Софронов, Суров** и их единомышленники явно стремились расширить круг своих жертв, спекулируя на их национальной принадлежности к еврейству.
Выступившие в прениях писатели В.В. Вишневский, М.С. Шаги-нян, Л.В. Никулин, редактор «Литературной газеты» В.В. Ермилов и другие не только солидаризировались с Софроновым, но некоторые из них, следуя его примеру, также добавили от себя имена новых претендентов на ярлык «безродного космополита». А 10 февраля «Известия» вышли с передовицей, так и названной «Безродные космополиты», что знаменовало собой пик пропагандистской кампании. В тот день продолжавшие заседать литераторы-коммунисты проголосовали за изгнание из партийных рядов Альтмана, Субоцкого, Левина и Данина. Такая же участь потом постигла и Борща-говского, который стоял на партийном учете в Центральном театре Красной армии. Что касается Гурвича, Юзовского, Бояджиева, Малюгина, Холодова, то подобная форма гражданской казни им по причине их беспартийности, к счастью, не грозила122.
ппогей кампании и ее свертывание
С этого времени пропагандистская акция приобрела всеобъемлющий характер. Охота на «космополитов» поделила на «загонщиков» и «загоняемых» архитекторов, литературоведов, философов, историков, журналистов, деятелей искусства, работников государственных и общественных учреждений, промышленных предприятий, преподавателей и студентов вузов и техникумов. Антиинтеллектуальная и антисемитская истерия, набирая обороты, день ото дня ширилась, захватывая все новые имена, регионы, сферы деятельности. Многие тогда были поставлены перед необходимостью сделать в жизни решающий выбор. И, к сожалению, немало было тех, кто ради карьеры или сохранения общественного статуса и материального достатка готов был пойти на сделку с совестью. Для того, чтобы
* Еще 29 января 1949 г. Шепилов вместе со своим заместителем «по литературе» Головенченко, сообщая Маленкову о том, что «в сигнальном № 1 журнала «Новый мир»... опубликована статья Бориса Яковлева (Боруха Хольцмана)», в которой тот «самонадеянно берет на себя роль истолкователя ленинских высказываний...», потребовали от Симонова снятия этой статьи и увольнения ее автора из редакции «Нового мира» (120).
** Выступая в те же дни в издательстве «Искусство», Суров особо отмечал: «Корни космополитизма следует искать в буржуазном национализме (еврейском. — Авт.). Именно на этой почве произрастали такие двурушники и предатели, как Юзовский, Гурвич и им подобные. Этим презренным выродкам нет места в наших рядах» (121).
340
самим остаться на плаву, они, примкнув к стану победителей, помогали им творить расправу.
Среди прочих такую линию поведения избрал для себя главный редактор газеты «Советское искусство» В.Г. Вдовиченко. Выходец из крестьян Орловской губернии, поднявшийся по служебной лестнице от чернорабочего (в 1918-1922 гг.) до начальника Главреперт-кома Всесоюзного комитета по делам искусств (1938 г.), он после войны, как и Шепилов, переместился из политорганов армии в партийно-идеологическую сферу. Вначале Вдовиченко беспрекословно выполнял все указания главы ОПиА, воспринимая их как установки высшей партийной инстанции. Но когда Шепилова стали обвинять в покровительстве театральным критикам и тот попытался перевести гнев начальства на своих подчиненных, в том числе и на редактора «Советского искусства» (даже подготовил проект постановления секретариата ЦК о его увольнении), Вдовиченко уразумел, что спасение утопающих — в руках самих утопающих. 12 февраля он направил Маленкову пространную записку, в которой с истеричным надрывом загнанного в угол человека изобразил деятельность критиков как широко разветвленный сионистский заговор, приложив для наглядности список «подозреваемых» с 83 еврейскими фамилиями. Причем, чтобы у начальства не возникло никаких, сомнений по поводу национального характера «заговора», Вдовиченко не включил в свой перечень даже официально объявленного космополитом русского Малюгина. Значительное место в доносе занимало и перечисление прегрешений Симонова, который выставлялся главным защитником и ходатаем еврейства. Свои подозрения на сей счет юдофоб-редактор обосновал основательно:
«На XII пленуме ССП К. Симонов по совершенно непонятным причинам не выразил своего отношения к обсуждаемым вопросам драматургии и критики и не поддержал Фадеева. Во время ответственного партийного собрания... созванного с целью разгрома антипатриотической группы критиков и ее охвостья, К. Симонов не нашел ничего лучшего, как уехать в Ленинград. И это в то время, когда отсутствовал т. Фадеев, заместителем которого является Симонов и на обязанности которого лежала ответственность за проведение линии ЦК ВКП(б) по разгрому антипатриотической группы. Положение фактически спас т. Софронов, взявший на себя всю ответственность за проведение собрания и принятие соответствующих решений... Следует обратить внимание на состав редколлегии и аппарат редакции «Нового мира». Вопросы советского искусства решал Борщаговский, заместителем Симонова является Кривицкий, в редакции работают на ответственных участках Лейтес, Хольцман, Кедрина и ряд других людей без роду и племени. Личные друзья Симонова Эренбург (юбилей которого устроил Симонов, протащив этот вопрос контрабандным способом через президиум ССП), Дыховичный, Раскин, Ласкин, Слободской и др. К Симонов всячески поддерживает космополитов. Он с пеной у рта защищает
341
пьесы Галича* и Исаева «Вас.вызывает Таймыр», Масса и Червинского «О друзьях-товарищах»12'.
Однако ни ретивое доносительство, ни погромный характер статей, публиковавшихся в редактируемой им газете («Двурушник Борщаговский», «Враг советской культуры Гурвич» и др.)124, не спасли Вдовиченко от участи «мальчика для битья», тем более что он стал интриговать против своего бывшего покровителя Шепилова, от которого вроде бы стала отворачиваться аппаратная фортуна. Тем не менее последний все же нашел в себе силы для самозащиты. 30 марта он уведомил Маленкова:
«Тов. Вдовиченко не проявляет большевистской принципиальности и партийности в вопросах советского искусства. Он шарахается из одной крайности в другую. До недавнего времени т. Вдовиченко всячески Привлекал к работе в газете критиков-антипатриотов, широко рекламируя их. После того как была разоблачена антипатриотическая группа в театральной критике, т. Вдовиченко поднял в газете «Советское искусство» крикливую шумиху, пытаясь изобразить дело так, что космополиты проникли всюду...».
Незадачливый редактор явно перестарался. 7 апреля он был снят со своего поста и отправлен на учебу в Академию общественных наук при ЦК ВКП(б)125.
Что касается Симонова, то инвективы Софронова**, Сурова, Вдовиченко и других недоброжелателей серьезно его встревожили. Понимая, что над ним нависла реальная угроза, он вынужден был
* А.А. Галич за свой нонконформизм и участие в правозащитной деятельности в конце 1971 — начале 1972 года был исключен из ССП, Союза композиторов и Литфонда. В 1974-м был вынужден эмигрировать на Запад, где умер 15 декабря 1977 г. в результате несчастного случая.
** Софронов к тому времени фактически взял в свои руки бразды прав-: ления ССП. В агентурном донесении «источника» о беседе с драматургом', Н.Ф. Погодиным, составленном начальником 2-го главного управления МГБ Е.П. Питоврановым и отправленном 9 июля 1949 г. Абакумовым:: Сталину, читаем: «...Погодин ответил: «Я скажу вам откровенно... что Софронов в ССП — полный хозяин. Даже во времена РАППа мы могли; выступать с критическими замечаниями, а теперь за каждое критическое слово о пьесах Софронова и Кожевникова приходится расплачиваться... Софронов и Кожевников сосредоточили в своих руках все руководство подбором репертуара для наших театров. Начальник управления театров Комитета по делам искусств В.Ф. Пименов почти через день бывает у Со-фронова на даче... Софронов находится вне критики...У всех создается впечатление, что Фадеев верит только Софронову. Симонов, после того как Софронов на собрании назвал его пособником космополитов, почти не вмешивается в эти дела. Фадеев же почти не бывает в Союзе... Ведь мы все знаем, что Фадеева надо беречь и ни в коем случае не приглашать его выпить... У нас, старых писателей, создается впечатление, что Софронов ; просто спаивает Фадеева...» (126).
342
пойти на спасительную ложь, обратившись 15 февраля к Шепилову с заявлением, в котором утверждал, что высказываемые в его адрес обвинения в поддержке антипатриотической группы театральных критиков, и в частности Циркулирующие слухи о редактировании им письма Борщаговского Сталину, являются «клеветническими и провокационными»127.
Чтобы развеять сомнения властей на его счет, Симонов по заданию Фадеева, или, точнее, Софронова, выступил 18 февраля, по сути дела, с погромным докладом на собрании драматургов и критиков Москвы. Еще недавно опекаемых им литераторов, причисленных потом к группе «космополитов», он назвал «ядром» сил, занимающихся «преступной работой», «враждебной советской драматургии». Желая, видимо, перещеголять в интеллектуальном плане своих конкурентов в руководстве ССП, Симонов стал обличать космополитизм как глобальное политическое явление.
«Нельзя, говоря о космополитизме, — сказал он, — ограничить его вредоносную деятельность только сферой искусства или науки, нужно прежде всего рассмотреть, что такое космополитизм политически. Пропаганда буржуазного космополитизма выгодна сейчас мировой реакции, поджигателям новой войны. Космополитизм в политике империалистов — это стремление ослабить патриотическое чувство независимости сразу во многих странах, обессилить, связать народы этих стран и выдать их с головой американским монополиям. Космополитизм в искусстве — это стремление подорвать национальные корни, национальную гордость, потому что людей с подрезанными корнями легче сдвинуть с места и продать в рабство американскому империализму»128.
Представлявший собой тип преуспевающего литературно-партийного сановника, Симонов имел повышенную чуткость к социальному заказу властей. Еще до войны, будучи студентом Литературного института, он написал в духе тогдашнего времени патриотическую поэму «Ледовое побоище». Названный впоследствии поэтом Д.С. Самойловым «любимцем и идеологом советской полуинтелли-генции»12', Симонов зимой 1949-го после некоторых метаний уже не сомневался в том, что Париж, то бишь весьма завидное положение при сталинском дворе, стоит мессы. Под напором суровой прозы аппаратных нравов очень быстро улетучилась романтическая преданность единомышленникам по литературному цеху, а вместе с нею и последние колебания в душе поэта. На собрании творческих работников кинематографии Симонов уже во всю распекал «буржуазных космополитов и эстетов от кино» за то, что те «проповедовали... позорную теорию о том, что якобы духовным прародителем советского киноискусства является американская кинематография, которая начала с декаданса и кончила Ку-Клукс-Кланом»по.
Подобного рода пропагандистский стиль Симонов освоил давно. Посетив в июне 1946 года США, он не проникся, мягко говоря,
343
симпатией к этой стране, подавившей и поразившей его, приехавшего из разоренной войной России, своей мощью и бьющим в глаза богатством. Под впечатлением от поездки за «железный занавес» литератор написал пьесу-памфлет «Русский вопрос» и стал после этого в ССП как бы главным специалистом по антиамериканской пропаганде. В период антикосмополитической кампании он был назначен ответственным в ССП за подготовку предложений к «Плану мероприятий по усилению антиамериканской пропаганды», который разрабатывался в ЦК, а 19 марта 1949 г. сообщил Маленкову, что готов написать пьесу «Горький в Америке», дающую «возможность ударить по космополитам»131.
В это же время в сотнях тысяч экземпляров была выпущена в свет книга бывшей сотрудницы американского посольства в Москве и агента-двойника Анабеллы Бюкар (Лапшиной) «Правда об американских дипломатах». В ней утверждалось, что верхушка американского дипломатического представительства в советской столице принадлежит к «антисоветской клике», заправляющей делами в государственном департаменте США под идейным руководством Дж.Ф. Кеннана. Последний еще во время войны появился в Москве как советник американского посольства, а 22 февраля 1946 г. направил в Вашингтон так называемую длинную телеграмму, в которой обосновал необходимость перехода к «силовой» политике в отношении Советского Союза и жизненную важность для США борьбы с коммунизмом во всем мире. Обвинения против Кеннана содержались и в книге бывшего корреспондента американского журнала «Times» Ральфа Паркера «Заговор против мира» («Кеннан всегда смотрел на Россию как на страну, которую американцам еще предстоит завоевать и колонизировать»), также опубликованной в 1949 году московским издательством. Как бы в противовес подобной литературе ; на Западе была издана книга «Музыкальный скандал в Москве». Ее автор, Александр Верт, который в годы войны был председателем англо-американской ассоциации корреспондентов в советской столице, писал:
«В России космополитизм стал теперь философской концепцией и зани- j; мает видное место в словаре русской политической литературы наряду с формализмом, антисоветскими настроениями... гегельянством и преклоне-'[ нием перед Западом»"2.
Пропагандистские страсти еще более накалились, когда по реше- ; нию советских властей из страны была выслана «старая разведчица» ; Анна-Луиза Стронг, левая американская журналистка и писатель- > ница, а также корреспондент американского информационного агент- < ства (National Broadcasting Corporation) Р. Магидов, которому, как | утверждалось советской стороной, «было поручено собирать шпионскую информацию об СССР». А в апреле 1949 года в Париже был
344
созван Всемирный конгресс сторонников мира, на проведение которого решением политбюро было ассигновано до 100 тыс. американских долларов133. Это был своеобразный реванш советской пропаганды за то поражение, которое она потерпела чуть ранее, когда в парижском Дворце правосудия был объявлен приговор по делу В.А. Кравченко, бывшего советского гражданина, не возвратившегося на родину по окончании служебной командировки в США в 1944 году и написавшего потом антисоветское сочинение «Я выбираю свободу». Эту книгу прокоммунистическая газета «Lettres francaise» назвала в 1947 году фабрикацией американских спецслужб, а ее автора — агентом последних. По иску Кравченко к газете состоялся шумный процесс, в ходе которого сторона ответчика была поддержана всей мощью советской пропаганды (по социальному заказу Москвы на стороне «Lettres francaise» выступили знаменитый физик и коммунист Фредерик Жолио-Кюри и коммунистический же интеллектуал Роже Гароди). Однако перебежчик выиграл дело.
Симонов также активно участвовал в нападках на Кравченко, которого заклеймил в «Правде» как «платного агента американской разведки, лишенного родины выродка, отребье, изменника и предателя»134. Но главное внимание писателя оставалось прикованным к тем, кого советская пропаганда пыталась представить врагами внутренними. 28 марта он вместе с Софроновым уведомил Сталина и Маленкова:
«Секретариат Союза советских писателей ставит вопрос об исключении из рядов Союза писателей критиков-антипатриотов Юзовского И.И., Гур-вича А.С., Борщаговского A.M., Альтмана И.И., Малюгина Л.А., Бояджие-ва Г.Н., Субоцкого Л.М., Левина Ф.М., Бровмана Г.А., как не соответствующих п. 2 Устава Союза советских писателей...».
Однако власти на сей раз предпочли умыть руки, и решение об «очищении» ССП поручили руководству, самого этого органа, которое, как уже отмечалось выше, подвергло остракизму только Альтмана135.
Кремлевское начальство могло быть довольным. Круг, что называется, замкнулся. Вчерашний либерал и романтик Симонов и погромный ура-патриот Софронов плечом к плечу сражались на идеологическом фронте, исполняя волю партии и ее вождя. Впоследствии Симонов, желая, быть может, как-то оправдать себя задним числом за участие в антиеврейской по преимуществу расправе над так называемыми космополитами и заодно переложить часть своей вины на сами жертвы этой кампании, писал:
«Проблемы ассимиляции или неассимиляции евреев, которые просто-напросто не существовали в нашем юношеском быту, в школе, в институте До войны, эти проблемы начали существовать. Евреи стали делиться на тех.
345
кто считает свою постепенную ассимиляцию в социалистическом обществе закономерной, и на тех, кто не считает этого и сопротивляется ей. В этих послевоенных катаклизмах кроме нагло проявляющегося антисемитизма появлялся скрытый, но упорный ответный еврейский национализм, который иногда в некоторых разговорах квалифицировался как своего рода национализм в области подбора кадров — все это наличествовало и в жизни, и в сознании»"6.
Достигнув желаемого устроителями результата, шумная антикосмополитическая кампания в печати и других средствах пропаганды пошла на убыль. С этого момента рука партии легла на директивный стоп-кран. Как по мановению волшебной палочки, в печати и на радио исчезли чрезмерно крикливые и воинственные публикации и передачи. А руководство ЦК в лице Маленкова и Суслова не скрывало заинтересованности в том, чтобы побыстрее избавиться от наиболее ретивых и оголтелых исполнителей, наподобие Вдовиченко, ратовавших за легализацию антисемитизма, на что сталинский режим, заквашенный на коммунистическо-интернационалист-ской догматике и опасавшийся за свою репутацию в глазах мирового общественного мнения, пойти явно не мог. Последняя передовица «Правды», посвященная «антипатриотической» группе театральных и литературных критиков, появилась в номере от 10 апреля. Статья как бы подводила итог такой же странной (на взгляд простого человека, который, если и выговаривал слово «космополит», то с трудом), как, впрочем, и безусловно необходимой (прежде всего с точки зрения Сталина) кампании, умиротворяюще констатируя, что в ней «нашла свое выражение забота партии о правильном, здоровом развитии советской литературы и искусства по пути социалистического реализма».
Теперь, когда пропагандистская акция, предпринятая по заданию вождя, была успешно выполнена и Шепилов оказался в положении мавра, сделавшего свое дело, ничто больше не мешало Маленкову", свести с ним старые счеты. Тем более, что тот оголил свой кадровый тыл, будучи вынужден ранее письменно признать «недостатки' в работе» своих сотрудников. Он даже заявил Маленкову, что не* имел никакого отношения к совещанию с театральными крити- \ ками в ноябре 1948 года в Агитпропе, а всего лишь поручил своим,! подчиненным посоветоваться с такими писателями, как Б.С. Ромашов, Л.М. Леонов, В.В. Иванов, и «о ни о каких юзовских, борща-го вских даже и речи не было»137. Если Шепилова и мучили сомнения по поводу дилеммы — взять на себя всю полноту ответственности за попустительство критикам и тем самым поставить крест на своей карьере, или выгородить себя, свалив вину на подчиненных, — то очень недолго. В те дни «за покровительство антипатриотиче- . ской группе театральных критиков» из ОПиА были уволены кон^ сультант И.В. Сергиевский, заведующий сектором искусств Рюри
346
ков* (отправлен в распоряжение Горьковского обкома партии), его заместитель Прокофьев (направлен на работу в Свердловский обком партии), заведующий сектором Писаревский (был сначала понижен в должности до инструктора, а в 1950 году направлен в Литовскую ССР «для усиления массово-политической работы среди населения»); был снят с поста редактора журнала «Театр» бывший агитпроповец Г.С. Калашников. Правда, справедливости ради необходимо упомянуть, что Шепилов потом пытался как-то отыграть назад, помогая бывшим подчиненным возвратиться в Москву. Однако Маленков быстро одернул его, издав 19 марта постановление секретариата ЦК, обязавшее руководителя Агитпропа в трехдневный срок «исправить это дело»138. А в начале апреля он добился, чтобы Шепилов сдал полномочия редактора газеты «Культура и жизнь» П.А. Сатюкову, который потом долгие годы будет руководить «Правдой»13'. Но решающий удар по Шепилову был нанесен 13 июля, причем как по «человеку» Жданова, чьи выдвиженцы весной 1949 года превратились в фигурантов вновь инспирированного Сталиным «ленинградского дела». В тот день вышло постановление политбюро о переформировании редколлегии журнала «Большевик», поводом к чему послужило то, что в опубликованную в этом теоретическом и политическом органе ЦК статью первого секретаря Ленинградского обкома и горкома партии В.М. Андрианова случайно вкралась цитата из запрещенной к тому времени книги Н.А. Вознесенского «Военная экономика СССР в период Отечественной войны». Основная тяжесть ответственности за эту «грубую политическую ошибку» и была возложена на Шепилова, которого также обвинили в том, что в свое время он через «Культуру и жизнь» рекомендовал указанную книгу для использования в качестве учебника в системе политической учебы руководящих партийно-пропагандистских кадров. Расправиться с Щепиловым Маленкову активно помогали секретарь ЦК Суслов, заместитель заведующего ОПиА Л.Ф. Ильичев, а также снятый тогда же с должности главного редактора «Большевика» П.Н. Федосеев (списывал с себя таким образом свою долю ответственности за недосмотр) и исключенный из редколлегии этого журнала Г.Ф. Александров. В те дни Шепилов зашел к Маленкову и стал упрашивать отпустить его «с миром», на что тот со спокойной и даже добродушной издевкой в голосе заметил: «Мы давно добираемся до вас. Но все не удавалось, а теперь не сорветесь». Эти слова Маленков сопроводил выразительным жестом, изображавшим трепыхание рыбы на крючке140. 20 июля Шепилов был снят с должности заведующего ОПиА, передав полномочия секретарю ЦК Суслову141.
* В марте 1950 года Рюрикова возвратили в Москву, направив заместителем к Симонову, назначенному тогда главным редактором «Литературной газеты».
347
В последующие годы атаки на буржуазный космополитизм как орудие американской идеологической экспансии время от времени возобновлялись, но уже не имели такого размаха, как в начале 1949 года. 28 октября 1951 г. в «Правде» появилась редакционная статья «Против рецидивов антипатриотических взглядов в литературной критике», в которой содержались новые обвинения в адрес «космополита» Гурвича. Последний всплеск «антикосмополитизма» наблюдался в начале 1953 года, в период знаменитого «дела врачей», о котором разговор еще впереди. 28 февраля в ЦК поступил обстоятельный донос от «группы студентов», возмущенных тем, что кри-тики-«космОполиты», разоблаченные было в 1949-м, опять «свили себе гнезда в литературных журналах» («Новый мир», «Октябрь», «Знамя»), где «процветают сионистские настроения, семейственность и групповщина». Авторы (или автор) анонимного послания, ссылаясь на то, что «еврейские сионисты разоблачили себя как агенты американского империализма и враги советского государства», считали недопустимым, чтобы «русская критика находилась в руках еврейских проходимцев». К сему прилагался объемный, в 62 фамилии, список зловредных «космополитов». О том, как отнеслись на Старой площади к этому письму, говорит начертанная на нем резолюция Маленкова: «Лично. Т. Михайлову Н.А. (тогда секретарь ЦК по идеологии и руководитель Агитпропа. — Авт.)... Дело важное. Надо посоветоваться». Однако Михайлова вскоре перевели на другую работу. Тем не менее ставший после него главным идеологом партии П.Н. Поспелов, вероятно, не из простого любопытства затребовал 24 марта для личного ознакомления этот материал. И только 21 августа его отправили в архив142.
Как видим, и после смерти Сталина сконструированный и запущенный им аппаратный генератор ненависти продолжал излучать какое-то время смертоносную энергию. Образ врага в виде космополита не был полностью исключен из советского пропагандистского арсенала даже к концу 1954 года. Выступая тогда на II всесоюзном съезде писателей, уже бывший генсек ССП Фадеев заявил:
«Необходимо, чтобы мы все помнили, что борьба с проявлениями национализма и космополитизма, с обывательской безыдейностью, упадни- ; чеством, которую мы "вели на протяжении ряда лет, была справедливой борьбой, и если бы мы не проводили ее со всей решительностью, наши идейные противники могли бы Принести большой вред развитию советской литературы»1'".
Однако после разоблачения «культа личности» Сталина «космополитов» публично больше не поминали. Символично, что Фадеев, олицетворявший в значительной мере alter ego Сталина, вскоре добровольно присоединился к своему учителю и покровителю в мире ином.
348
Когда вскоре по окончании войны аполитичные технократы Маленков и Берия ушли на время в тень, по воле Сталина начался крен в сторону форсированной идеологизации общества в духе большевистской идейности и бдительности. Практическая реализация этого курса была доверена Жданову, который путем завинчивания идеологических гаек помог Сталину инициировать под лозунгом борьбы с безродным космополитизмом новую большую чистку, быстро приобретшую тотальный характер и охватившую все звенья политических, административных, идеологических и общественных структур государства, от политбюро и Совета министров СССР до заводоуправлений и захолустных провинциальных контор. Идеологическая артиллерия главного калибра, пущенная в ход 28 января 1949 г., выстрелила отнюдь не по политическим воробьям, как могло показаться неискушенному наблюдателю, а содействовала достижению жизненно важных для режима целей. Под сурдинку пропагандистских стенаний об угрозе, исходящей от космополитизма, сталинский режим противопоставил значительно усилившемуся в мире после войны объективному процессу глобальной интернационализации курс на дальнейшую изоляцию страны. Эти попытки еще больше отгородиться от внешнего мира были в какой-то мере закономерным ответом СССР, его, так сказать, защитной реакцией на жесткий вызов, брошенный ему в ходе начавшейся холодной войны Западом, и прежде всего США, с их претензией на гегемонию в мире. Вместе с тем такой ответ, давший мощный импульс нагнетанию в стране политической ксенофобии, был продиктован и стремлением сталинского единовластия к самовыживанию. В результате сталинизм, прибегший ранее к великодержавному шовинизму и латентному антисемитизму, включил теперь в свой политико-идеологический инструментарий и антизападничество, причем в варианте, созвучном традиционному российскому почвенничеству.
Вместе с тем ура-патриотическая шумиха, развернутая в средствах массовой информации в конце 40-х годов, служила своеобразным прикрытием разворачивавшихся в то время репрессивных акций — так называемого ленинградского дела и ликвидации еврейской национальной культуры вместе с наиболее яркими ее представителями. Скоординированные пропагандистская и полицейская атаки имели ни с чем не сравнимый устрашающий эффект и оказали сильное психологическое воздействие на ассимилированное еврейство, занимавшее важные позиции в искусстве и интеллектуальной сфере страны и в наибольшей степени пострадавшее от антикосмополитической кампании. По подсчетам современного израильского историка Б. Пинкуса, просмотревшего 56 советских периодических изданий за 1948-1953 годы, евреи составили 71% всех представите-
349
лей интеллигенции, обвиненных в космополитизме144. Однако происходивший в то время интенсивный социальный выброс завуалированного антисемитизма, негативный заряд которого накапливался еще со времен войны, не мог быть чем-то самодовлеющим. Он не первопричина, а скорее индикатор, один из классических признаков ужесточения тоталитарного режима. Исходным же объективным пунктом всего того, что происходило тогда в советской империи, было извечное противоречие в человеческой истории между глобализмом и лока-лизмом культуры, языка, экономики и других основополагающих атрибутов цивилизации. Значительную роль сыграли и моменты субъективного плана. Это был, во-первых, вызванный внешним (холодная война) и внутренним (аппаратная борьба за власть) факторами очередной приступ сталинской паранойи: кремлевскому властелину повсюду стала мерещиться американо-сионистская опасность. И, во-вторых, определенное значение имело и то обстоятельство, что послевоенный курс Сталина на превращение СССР в великую мировую державу, противостоящую Западу, вызвал глухое неприятие советской интеллигенции либерального толка, имевшей прозападную ментальность. Речь идет прежде всего о выживших после всех большевистских репрессий представителях старого русского интеллектуального слоя, имевшего в дореволюционные времена широкие контакты с коллегами в Европе и Америке, а также об интеллигенции еврейского происхождения, значительная часть которой полу-; чила образование на Западе и была связана этническими корнями с восточной окраиной зарубежной Европы — Польшей, где Россия) воспринималась зачастую как фактор угрозы с востока. Главным образом представителей этих социально-национальных категорий населения Сталин и объявил космополитами в 1949-м, так как не мог. не ощущать их затаенных симпатий к Западу и скепсиса в отношении его великодержавного курса.
Таковы глубинные истоки и причины той пропагандистской кам- / пании, которая началась с внешне вроде бы заурядной интриги, одной из многих, что тогда готовились и разыгрывались в коридо-; pax власти и творческих организациях.
Глава IV
Национальная трагедия
Закрытие Еврейского антифашистского комитета и что этому предшествовало
ликвидация енк
Пропагандистское развенчание «безродного космополитизма» сначала в театральной критике, а потом и в других сферах культуры и общественной жизни не просто совпало, как свидетельствуют документы, с проводившимися параллельно арестами еврейских писателей и общественных деятелей, но и было в значительной мере спровоцировано этим генеральным наступлением на так называемый еврейский буржуазный национализм. То были две стороны одной и той же медали. Аверс—шумная пропагандистская кампания, бичующая оторвавшихся от родной почвы антипатриотов, — находился в центре всеобщего внимания и как бы прикрывал, прежде всего от мировой общественности, реверс — негласную репрессивную акцию по уничтожению носителей еврейской культуры, исходным пунктом которой стало постановление политбюро «О Еврейском антифашистском комитете». Подписанное 20 ноября 1948 г. и имевшее высший партийный гриф секретности — «Особая папка», оно гласило:
«Утвердить следующее решение бюро Совета Министров СССР: "Бюро Совета Министров СССР поручает Министерству государственной безопасности СССР немедля распустить Еврейский антифашистский комитет, так как, как показывают факты, этот комитет является центром антисоветской пропаганды и регулярно поставляет антисоветскую информацию органам иностранной разведки. В соответствии с этим органы печати этого комитета закрыть, дела комитета забрать, пока никого не арестовывать". Секретарь ЦК И. Сталин»'.
Думается, нет особой нужды комментировать этот документ. И без того ясно, что судьбой ЕАК единолично распорядился сам вождь, избрав для этого наиболее подходящую, с его точки зрения, бюрократическую форму.
351
Поскольку исполнять постановление было поручено министру госбезопасности Абакумову, тот уже утром следующего дня, хотя это было и воскресенье, направил оперативную группу на Кропоткинскую, 10, для производства обыска в помещении ЕАК и его опечатывания. Все документы комитета были вывезены на Лубянку и превратились в улики по возбужденному там следственному делу. То же самое произошло и в редакции газеты «Эйникайт», последний номер которой вышел 20 ноября. Для сотрудников и руководства газеты то был гром среди ясного неба: исполнявший обязанности ответственного редактора «Эйникайт» Г.М. Жиц, строя планы на будущее, еще 6 ноября обращался в ЦК к Маленкову с просьбой увеличить со следующего года тираж газеты с 10 до 30 тыс. экземпляров.
Помимо документов в ЕАК и редакции «Эйникайт» было изъято свыше трех тысяч различных книг на еврейском языке, а также большое количество иностранных газет и журналов2.
25 ноября постановлением политбюро было закрыто издательство литературы на еврейском языке «Дер эмес». Чтобы избежать разговоров об антисемитизме и гонениях на национальную культуру, ликвидацию обосновали нейтральной формулировкой: «...В связи с тем, что круг читателей на еврейском языке крайне незначителен» и «большая часть книг, выпускаемых издательством «Дер эмес», не i находит распространения»3.
Разгром ЕАК произошел не вдруг и не в одночасье. Грозовые тучи; над ним стали сгущаться задолго до ноября 1948-го. Недовольство этой национально-общественной структурой стало накапливаться в верхах, как уже отмечалось выше, еще в годы войны. Однако после ее окончания власти не пошли на роспуск ЕАК. Причин тому было несколько. Во-первых, закрытие единственной в стране еврейской общественной организации, наладившей обширные международные, связи, могло быть воспринято в мире (в первую очередь в правящих кругах стран бывшей антигитлеровской коалиции, с мнением которых, особенно в первые послевоенные годы, Сталин вынужден был* считаться) как проявление неуважения к народу, серьезно пострадавшему от гитлеровских зверств. Во-вторых, существовала солидарная поддержка ЕАК влиятельным международным еврейством, которую тоже нельзя было игнорировать. В-третьих, советско-еврейскую карту Сталин пытался разыграть в послевоенной политике на' Ближнем Востоке, используя ее как инструмент влияния на сионистов, значительно активизировавшихся в своем стремлении воссоздать' государство Израиль. В-четвертых, возможно, власти опасались стимулировать тем самым бытовой антисемитизм, существенный всплеск которого и без того произошел в стране в годы войны. К тому же евреев, несмотря на гекатомбы периода войны, было достаточна много в рядах коммунистической партии. На 1 января 1946 г. в ней состояло 202 878 евреев при общей численности в 5 513 649 человек
352
(для сравнения: на 1 января 1941 г. приведенным показателям соответствовали цифры 176 884 и 3 872 465)4. Сталину куда легче было объявить предателями украинских и прибалтийских националистов, запятнавших себя сотрудничеством с гитлеровцами, чем сделать то же самое в отношении лидеров еврейства, которое плечом к плечу с русскими сражалось на фронтах войны. Кроме того, вплоть до конца 1947 года в стране находилось много подлежащих репатриации польских евреев, которые могли стать нежелательными свидетелями в случае проведения репрессивной акции против их советских соплеменников.
Поэтому сталинский режим не пошел на немедленную и радикальную ликвидацию ЕАК, хотя под его эгидой возникло сначала элитное, верхушечное, а потом все более растущее вширь еврейское национальное движение. Власти вынуждены были избрать в отношении так называемого еврейского национализма выжидательную тактику, предполагавшую постепенное, но верное его удушение.
Сразу после войны в целях практической реализации такой политики был установлен тотальный контроль за еврейской общественной активностью, и прежде всего за деятельностью ЕАК. Вводилась повальная слежка с помощью широко разветвленной агентуры ин: форматоров, и были приняты меры к постепенной изоляции советского еврейства от внешнего мира. На повышенную скорость был запущен механизм ассимиляции, использовавший пропагандистские лозунги «коммунистического интернационализма» и «советского патриотизма». При этом общественная активность евреев сдерживалась посредством запугивания и даже тайного физического устранения наиболее ярких и авторитетных еврейских лидеров. Наконец, усилилась дискриминация евреев с помощью различных бюрократических ухищрений, уловок и аппаратных интриг.
Дожидаясь удобного момента для затягивания петли на шее пробудившегося еврейского самосознания, власти не предпринимали активных шагов, более того, вынуждены были разбирать многочисленные жалобы на проявления бытового антисемитизма, который расцвел буйным цветом, в том числе и благодаря попустительству тех же властей.
проблема антисемитизма после войны. каганович на украине
Осенью 1945 года на имя Сталина, Берии и редактора «Правды» Поспелова в ЦК поступило письмо из Киева от группы демобилизованных фронтовиков-евреев. В нем сообщалось, что в городе, лежавшем еще в руинах, совсем недавно произошли кровавые межнацио
23 — 2738
353
нальные столкновения, ставшие «первым в условиях советской власти еврейским погромом».
«Здесь сильно чувствуется влияние немцев, — писали они. — Борьбы с политическими последствиями их политического вредительства здесь не ведется никакой. Здесь распоясались всякого рода националисты, порой с партийным билетом в кармане... Здесь свирепствует еще невиданный в нашей советской действительности антисемитизм. Слово «жид» или «бей жидов»... со всей сочностью раздается на улицах столицы Украины, в трамваях, в троллейбусах, в магазинах, на базарах и даже в некоторых советских учреждениях. В несколько иной, более завуалированной форме это имеет место в партийном аппарате, вплоть до ЦК КП(б)У».
Для авторов письма было очевидным, что в подобной атмосфере достаточно небольшой искры, чтобы произошла трагедия. Так и случилось.
«В первых числах сентября с.г., — говорилось далее в письме, — на одного еврея... посреди улицы напали два антисемита в военной форме и после нанесения ему оскорбления тяжело избили его. Не выдержав всех этих издевательств и, видимо, морально тяжело переживая за все то, что сейчас переживают в Киеве все евреи, а вместе с ними и демократический элемент других наций в связи с разгулом антисемитизма, тот, находясь в состоянии аффекта, убил из револьвера двух антисемитов. Этот выстрел послужил сигналом к началу еврейского погрома. Похороны антисемитов были особо организованы. Их проносили по наиболее многолюдным улицам. А затем процессия направилась на еврейский базар. Эта процессия была манифестацией погромщиков. Началось избиение евреев. За один только день было избито до 100 евреев, причем 36 из них были отвезены в тяжелом состоянии в больницы г. Киева, и пять из них в этот же день умерли. Попутно пострадали несколько русских, которые своей внешностью были очень похожи на евреев, и погромщики избивали их наравне с евреями. После этих событий атмосфера в городе Киеве стала еще более накаленной. Погромщики начали подготавливать погром еще более солидный... но местные органы пока предотвратили это. Была установлена охрана синагоги, еврейского театра, еврейского базара. ... Как все это могло случиться после столь успешно закончившейся войны над коварным немецким фашизмом, когда весь наш народ независимо от расы и национальности был един в этой борьбе и завоевал себе равное право на спокойную мирную жизнь? ...Нарушителями Сталинской конституции, главными виновниками ее опошления стали руководители ЦК КП(б)У и Совнаркома УССР. Это они установили особый режим в отношении евреев, это они организовали изгнание евреев из советского и партийного аппаратов... В ЦК КП(б)У и в СНК УССР взят какой-то новый, совершенно чуждый нашей партии политический курс в отношении евреев, и это считается сейчас здесь одним из важнейших дел на Украине. ... Кто же занимается помимо ЦК КП(б)У и Совнаркома УССР во всех звеньях партийного и советского аппарата проведением этой особого рода национальной политики, а главным образом насаждением, антисемитизма? ... Это «руководящие» кадры, в большинстве своем люди со звонкой украинской фамилией, но зато с весьма сомнительной в прошлом полити-
354
ческой репутацией, это люди весьма слабые, порой совершенно неграмотные по своей деловой квалификации, но зато это люди весьма опытные по делам украинского национализма, антисемитизма. ... Как отразилось на евреях это «открытие» в области национальной политики на Украине, столь активно проводящейся под непосредственным руководством ЦК КП(б)У и СНК УССР?... Есть случаи, когда... отдельные евреи, познав на себе все прелести этого нового курса, кончали... жизнь самоубийством. Есть евреи-коммунисты, которые приходили в райкомы партии и рвали или бросали свои партийные билеты, так как считали себя недостойными быть в рядах такой партии, которая проводит расовую политику, аналогичную фашист^ ской партии. Есть евреи, которые бегут из Украины, из Киева, как очумелые, чтобы поскорей избавиться от этого антисемитского омута... причем некоторые бегут в другие советские республики, а некоторые пытаются пробраться за границу, в Польшу, Америку. ... Есть евреи, которые раньше, до войны, считали себя интернационалистами и не чувствовали себя евреями,, даже порой забывали об этом... и только теперь, в связи с этим новым курсом, исходящим из ЦК КП(б)У и СНК УССР, они почувствовали, что они евреи, и в них заговорило национальное чувство. ...Особенно тяжело этот новый курс переживают дети. Антисемитизм пробрался уже в пионеротряды, в школы, в фабзавуч. Ничего не знавшие до сих Пор еврейские дети почувствовали к себе вражду со стороны тех детей, у которых родители националисты... Дух интернационализма у нашей молодежи на Украине начинает быстро исчезать.... Нам кажется, что такому положению должен быть положен конец... ибо иначе это может превратиться в политический скандал международного значения. Не случайно на пресс-конференции в Сан-Франциско т. Мануильскому (нарком иностранных дел Украины. — Авт.) был уже... зада'н вопрос о положении евреев на Украине... Но т. Мануиль-ский дипломатично обошел этот вопрос. ... Мы обращаемся к Вам, т. Сталин, к нашему большевистскому органу печати —• газете «Правда», к Вам; тов. Берия, в надежде, что, может быть, к кому-нибудь из Вас все же дойдет это письмо и станут ясными причины прозвучавшего в Киеве выстрела, приведшего в дальнейшем к еврейскому погрому. Мы верим, что Вы своим вмешательством быстро положите конец тем издевательствам над советскими гражданами-евреями, которые с каждым днем принимают на Украине все более опасные формы».
В результате начавшегося в Киеве расследования выяснилось, что инициаторами антиеврейских беспорядков были двое молодых воен-г нослужащих, которые, находясь в краткосрочных отпусках, прибыли в украинскую столицу для того, чтобы помочь родным одного из них не допустить возврата занимаемой ими жилплощади старым хозяевам — реэвакуированной с востока еврейской семье. Однако сделать этого не удалось. И обозленные на всех евреев молодые люди решили залить горе вином в одной из киевских закусочных, где они, разгоряченные спиртным, выместили гнев на некоем посетителе еврейской наружности, которого сначала принялись оскорблять, а потом жестоко избили. Однако, на горе дебоширов, жертвой^их издевательств оказался одетый в гражданское платье лейтенант НКВД Розен-штейн. На следующий день тот, установив место пребывания своих
23*
355
обидчиков, уже в служебной форме явился к ним домой и потребовал следовать вместе с ним в милицию. Те оказали сопротивление, и в возникшей потасовке Розенштейн пустил вход табельное оружие... Трибунал войск НКВД Украинского округа приговорил Розенштейна к расстрелу. Пострадали и авторы направленного в Москву письма: по некоторым сведениям, все они были арестованы5.
Доходившие до Сталина жалобы представителей притесняемого народа вряд ли мОгли его особенно тронуть. Тем не менее он наверняка понимал, что изнанкой антисемитизма, заметно усилившегося в годы войны во второй по значимости в СССР республике, является национальный сепаратизм. Рост массовой юдофобии на Украине продолжал восприниматься центром как опасный симптом активизации сил местных националистов, которые всегда относились к евреям как к прислужникам «москалей». Нарастанию тревоги в Кремле способствовал и отчет комиссии УПиА ЦК ВКП(б), проверявшей положение дел на Украине в июне 1946 года. В нем, в частности, констатировалось, что Агитпроп ЦК КП(б)У «примиренчески относится к националистическим настроениям», усиливающимся в среде творческой интеллигенции. Особенно насторожило столичных эмиссаров то, что некоторые украинские ученые открыто придерживались исторической концепции академика М.С. Грушевского, утверждавшего, в частности, что поскольку украинский народ существует с IV века н.э., то Киевская Русь — это не древнерусское, а украинское государство. Наибольшее идеологическое неблагополучие отмечалось в научно-культурных центрах Западной Украины, прежде всего во Львове, где в местном университете преподавал такой «отъявленный националист, выступавший в период немецкой оккупации с погромными фашистскими брошюрками», как профессор Иван Крипякевич6.
О серьезности отношения центра к ситуации на Украине свидетельствовало также то, что в это время Сталин поручил Жданову подготовить доклад о положении дел с тамошними руководящими партийными и советскими кадрами. По запросу из Москвы Киев 3 июля представил среди прочего национально-кадровую статистику, согласно которой из 2734 секретарей горкомов и райкомов КП(б)У 1918 (70%) были украинцами, 739 (23,4%) — русскими, 53 (1,9%) — белорусами, 4 (0,2%) — евреями7.
Но в борьбе с бациллой национализма на Украине, чьи западные земли были охвачены ожесточенной вооруженной борьбой сепаратистов, Сталин не мог полностью положиться на Н.С. Хрущева, тогдашнего первого секретаря ЦК КП(б)У и председателя Совета министров республики. Слишком долго тот был правителем в Киеве (с 1938 г.), чтобы не обрасти местными связями и потому не быть заподозренным Кремлем в потере политической бдительности. Позднее Хрущев отмечал, что в 1946-1947 годах Сталин считал его «поддав
356
шимся местному украинскому влиянию» и ставшим в результате «чуть ли не националистом, не заслуживающим доверия».
В какой-то мере эти подозрения вождя не были безосновательными. Во всяком случае, с украинскими националистами Хрущева, безусловно, роднила проявлявшаяся у него время от времени нелюбовь к евреям. Еще в 1939 году Хрущев устроил довольно грубый разнос директору Киевского государственного еврейского театра Ильицкому, возмущаясь, как тот, в прошлом бундовец, создавший в театре «кубло сионистов», может обвинять некоторых республиканских руководителей в национализме и антисемитизме. А в состоявшемся в начале 1947 года телефонном разговоре с руководителем компартии Узбекистана У.Ю. Юсуповым Хрущев, настаивая на уменьшении потока евреев, реэвакуировавшихся из этой среднеазиатской республики на Украину, и используя при этом отнюдь не интернационалистическую лексику, заявил что «евреи слетаются на Украину, как вороны» и что в разрушенном войной Киеве могут начаться погромы.
В послевоенном наступлении на украинский национализм Сталин, не мудрствуя лукаво, применил старые средства, успешно опробованные им во второй половине 20-х — начале 30-х годов: организация массовых репрессий, голода инспользование такого испытанного борца с местным сепаратизмом, как Л.М. Каганович. 27 февраля 1947 г. тот в целях «укрепления партийной и советской работы» на Украине был утвержден первым секретарем республиканского ЦК КП(б). Поскольку сам возглавлявший во всесоюзном масштабе партию и правительство Сталин тем не менее не желал более мириться с чреватой сепаратизмом и набравшей силу в годы войны (особенно на территориях, подвергшихся оккупации) тенденцией регионального вождизма, в то же решение политбюро он включил и пункты о нецелесообразности совмещения постов председателя Совмина и первого секретаря ЦК на Украине и в Белоруссии. В результате отодвинутый на второй план Хрущев вынужден был довольствоваться должностью председателя республиканского Совмина".
Быстро воскресив в памяти опыт, приобретенный в 1925-1928 годах в бытность генеральным секретарем ЦК КП(б)У, Каганович начал свое второе наместничество в Киеве с того, что объявил украинский буржуазный национализм главной опасностью в республике. В адресованном секретарям местного ЦК К.З. Литвину, И.Д. Назаренко и курирующему пропаганду члену украинского политбюро Д.З. Ману-ильскому записке он изложил собственное видение этой проблемы:
«...Большую роль во взращивании буржуазного национализма на Украине, — утверждал-он, — сыграло то, что в течение трех лет на Украине хозяйничали немецко-фашистские захватчики... Немцы упорно и систематически отравляли сознание остававшегося на Украине населения и особенно... интеллигенции ядом фашизма, прививали им ненависть к русским, евреям, другим народам СССР».
357
Далее, характеризуя современные последствия нацистского влияния, Каганович отмечал, что «дело доходит до того, что отдельные преподаватели вузов не только хранят у себя, но и преподносят своим коллегам в виде подарка библию людоедов — "Майн кампф"».
Поскольку предпринятое Кагановичем идеологическое наступление встретило скрытое противодействие со стороны верхушки республиканской номенклатуры, тот обвинил особо недовольных его действиями И.Д. Назаренко (секретарь ЦК КП(б) в потворстве украинскому национализму, а М.М. Стахурского (первый секретарь Винницкого обкома партий) — в антисемитизме. Запуганному таким образом местному руководству не оставалось ничего другого, как одобрить составленный Кагановичем проект постановления ЦК КП(б)У «Об улучшении идейно-политического воспитания кадров и о борьбе против проявлений буржуазно-националистической идеологии», в котором особо отмечалось, что националистические силы в республике используют «самое гнусное оружие фашистского мракобесия — антисемитизм». 29 мая этот документ был направлен Сталину9.
Идеологические меры воздействия на ситуацию в УССР вскоре были подкреплены и административно-карательными. 13 августа МГБ СССР было предоставлено право «выселять в отдаленные места СССР семьи активных националистов и бандитов, убитых при вооруженных столкновениях, осужденных и находящихся на нелегальном положении, с территории Волынской, Ровенской, Черновицкой, Львовской, Станиславской, Тернопольской и Дрогобычской областей Украины»10.
Впоследствии Хрущев обвинял Кагановича, с которым у него в 1947 году сложились «ну просто нетерпимые отношения», в том, что тот «развернул бешеную деятельность в двух направлениях: против украинских националистов и против евреев». Данное утверждение можно признать корректным, только пояснив его немаловажным уточнением: на Украине от Кагановича пострадали главным образом те евреи, которые входили в креатуру Хрущева. Этот нюанс очень важен для объективной оценки деятельности Кагановича в тот период, как, впрочем, и то существенное обстоятельство, что он близко к сердцу воспринимал не только любые антисемитские проявления, но даже невинные вроде бы шутки на еврейскую тему. Однажды Сталин поинтересовался у него: «А почему вы, когда мы смеемся над евреями, становитесь грустным, мрачным по лицу?». На это известный своей беспредельной преданностью вождю соратник, не став на сей раз кривить душой, откровенно ответил:
«Видите, товарищ Сталин... видимо, в характере евреев сказалось то, что их очень много били, и они, как мимоза. К ней только притронься, она сразу закрывается».
358
Интересно также, что при ликвидации ЕАК МГБ обнаружило в его архиве неотправленное письмо Кагановичу, подписанное Михо-элсом и Фефером. В нем они, утверждая, что с 1937 года в СССР начался упадок еврейской культуры, жаловались на республиканских руководителей Украины и Белоруссии, препятствующих, по их словам, возрождению этой культуры".
Если Кагановичу, несмотря на всю тонкость и ранимость его национальной ментальное™, и пришлось бороться на Украине с еврейским национализмом, то исключительно, что называется, по долгу службы и только в той мере, в какой на этом настаивало МГБ УССР, руководимое тогда генералом СР. Савченко. 27 мая это ведомство, которое наряду с республиканским партаппаратом служило проводником кремлевской политики государственного антисемитизма, направило первому секретарю ЦК КП(б)У, в частности, следующую информацию:
«.. .Среди еврейской интеллигенции заметно активизировали свою националистическую деятельность сионистские элементы... Некоторые представители еврейской интеллигенции из числа писателей, журналистов, врачей и адвокатов, пользуясь популярностью и авторитетом, ведут линию на националистическое единение евреев, разжигают вражду к украинцам и русским. В кругах этой еврейской интеллигенции возводится антисоветская клевета на руководителей ВКП(б) и Советского правительства, которыми якобы не созданы необходимые условия для национального существования евреев в СССР и что по окончании Отечественной войны так называемый еврейский вопрос, по их мнению, принял острую форму. В связи с этим высказываются пожелания о создании самостоятельного еврейского государства и организации эмиграции еврейской молодежи в Палестину. Наиболее активные еврейские националисты создают нелегальные группы среди еврейского населения, обрабатывают его в антисоветском духе, развивая тенденции к выезду в Палестину. МГБ УССР вскрыты и частично ликвидированы во Львове и Черновцах сионистские переправочные пункты, через которые нелегально переправлялись за границу еврейская молодежь и кадровые сионисты. Через эти же пункты в СССР проникали, имея при себе крупные денежные суммы, сионистские эмиссары»12.
В качестве неформальных лидеров еврейской националистической общественности Киева спецслужбы особо выделяли писателей Д.Н. Гофштейна, И.Н. Кипниса, академика АН УССР М.М. Губер-грица и заведующего кабинетом еврейской культуры при АН УССР Э.Г. Спивака. «Кадровый сионист» Гофштейн навлек на себя подозрения тем, что «...в своих произведениях призывал ... к созданию еврейской государственной самостоятельности при помощи Англии», а «находясь в творческой командировке в Черновцах в апреле 1947 г. ...дважды выступал с националистическими речами». Кипниса в «подручные» к Гофштейну органы записали из-за того, что тот был «известен своими антисоветскими сионистскими взглядами»: еще в 1930 году, будучи непоколебимым сторонником возрождения иврита,
359
он подписал письмо советскому правительству о необходимости изучения этого языка в вузах, за что поплатился исключением из Ассоциации пролетарских писателей. К тому же имел неосторожность в присутствии «источника» обмолвиться в том роде, что «еврейская нация чужда коммунизму». Что касается профессора-терапевта Губер-грица, то, «будучи еврейским националистом, он объединил вокруг себя националистические элементы из числа медработников еврейской национальности»; в его «группу» входили профессор Берлянд, доцент Пинес, подполковник медицинской службы Франкфурт и другие лица, которые «регулярно устраивали антисоветские сборища на квартире Губергрица» и «специально коллекционировали случаи ущемления евреев по линии жилища, прописки, работы». Основательный компромат был собран органами госбезопасности и в отношении еврейского лингвиста и литературоведа Спивака, в частности, было зафиксировано следующее его высказывание:
«...Я получаю десятки писем с просьбой о защите, жалобами, что практически вводится старая «процентная норма», что сверху из Москвы, из ЦК есть указание о том, чтобы на Украине не ставить евреев на руководящие посты, что в Киеве и областных и районных центрах восприняли с радостью. Антисемиты торжествуют. В Киеве в ряде руководящих учреждений угнездился антисемитизм. И на места даются соответствующие указания. Новый курс большевиков в еврейском вопросе известен в США, что вызывает там серьезные нарекания».
Еще более крамольные слова позволил себе демобилизовавшийся из армии поэт-переводчик М.Д. Зисман:
«Советский Союз — это изолгавшаяся страна, страна мрака и ужаса. В СССР все находятся в рабстве. Господствует крепостное право. Людям нашим живется хуже, чем бывшим крепостным. Коммунистическая партия — это партия шкурников... хотел, чтобы прилетели американские «летающие крепости» и английские «Ланкастеры» и смели с лица земли украинско-антисемитское гнездо — Киев»".
К тайному «наблюдению» за неблагонадежной еврейской интеллигенцией на Украине прибавилась вскоре явная и очень решительная их пропагандистская травля. Сигналом к ней послужило выступление председателя Союза писателей УССР А.Е. Корнейчука на пленуме правления этой организации 15 сентября. Открывая данный форум, он заявил, что Кипнис в рассказе, посланном в польскую сионистскую газету, оклеветал советских евреев, якобы желающих носить на груди сионистский символ — звезду Давида — рядом с красной звездой. В нападках на Кипниса украинское писательское начальство с готовностью поддержали еврейские литераторы Г.И. Полянкер, М.А. Талалаевский и X. Лойцкер. Последний специально подсчитал, что в одном из рассказов Кипниса слово «еврей» повторялось 13 раз.
360
No comments:
Post a Comment