5 Г.В.Костырченко Тайная политика Сталина власть и антисемитизм

очевидно, еще не угадывал в только осваивавшемся в коридорах высшей власти Щербакове будущего самого опасного своего конкурента в борьбе за лидерство на партийно-пропагандистком Олимпе. Да и сам Щербаков, работавший когда-то (в 1925-1930 гг.) под началом Жданова в Нижегородском обкоме, пока что продолжал считать себя его ведомым. Оценив такую лояльность, Жданов в 1936 году пригласил Щербакова к себе в Ленинград на должность второго секретаря обкома партии. Даже получив через год повышение и возглавив Иркутский обком, Щербаков все еще испытывал известный пиетет по отношению к Жданову. 18 июня 1937 г. он обратился к нему из Сибири, направив такое вот характерное для той поры послание:

«Партийное и советское руководство целиком было в руках врагов. Арестованы все руководители областных советских отделов, заведующие отделами обкома и их заместители (за исключением пока двух), а также инструктора, ряд секретарей районных комитетов, руководители хозяйственных организаций, директора предприятий и т. д. Таким образом, нет работников ни в партийном, ни в советском аппарате. Трудно было даже вообразить что-либо подобное. Теперь начали копать в НКВД. Однако я не только не унываю, но еще больше укрепился в уверенности, что все сметем, выкорчуем, разгромим и последствия вредительства ликвидируем. Даже про хворь свою и усталость забыл, особенно когда побывал у тт. Сталина и Молотова. Очень прошу, помогите кадрами из Ленинграда...»4'.

В отличие от своего бывшего подопечного, более рафинированный и образованный Жданов не проявлял такой деловитой свирепости, за что и слыл в кремлевских кругах «мягкотелым». Во всяком случае, в январе 1938 года Жданов высказался за свертывание репрессивной деятельности НКВД50. Правда, призыв этот не остановил кровавые разборки даже на подконтрольном Жданову идеологическом фронте: лишившись должности заведующего отделом партийной пропаганды и агитации ЦК, 1 августа был расстрелян Стецкий, о прежней принадлежности которого к своей «школе» напомнил на февральско-мартовском (1937 г.) пленуме ЦК Бухарин51; через два месяца умер в Лефортовской тюрьме заведующий отделом науки" К.Я. Бауман; 17 сентября по приговору военной коллегии Верховного суда СССР казнили бывшего заведующего отделом печати и издательств Б.М. Таля; летом 1939 года, уже по окончании «ежов-щины», был репрессирован очередной руководитель отдела печати и издательств А.Е. Никитин.

Тем не менее в конце 1938 года, когда Н.И. Ежов, олицетворявший жесткую репрессивную политику властей, был устранен из НКВД, государственный террор в стране стал ослабевать. Совсем не случайно именно в это время (21 ноября) состоялось утверждение «умеренного» Жданова заведующим отделом пропаганды и агитации ЦК, в котором вновь объединились в единую структуру ранее самостоятельные пропагандистские подразделения. Как секретарю ЦК

160

по идеологии Жданову 27 ноября были переданы и такие функции, как «наблюдение и контроль за органами печати и дача редакторам необходимых указаний». А еще через несколько месяцев, в марте 1939 года, Жданов'добился давно вожделенного им членства в политбюро52.

Возвышение Жданова и расширение его властных полномочий не только ассоциировалось с политическим потеплением в стране, но и свидетельствовало о том, что Сталин, завершив в основном в соответствии с доктриной государственного патриотизма идейно-структурную трансформацию партийной пропаганды и добившись посредством чистки нужных ему кадровых изменений в этой сфере, уже не видел необходимости в личном, непосредственном контроле за ней. К этому времени практически сложился тот сохранявшийся потом почти десятилетие идеологический тандем, в котором Сталин определял главную политико-патриотическую линию, а Жданов, считавшийся в среде высшей партноменклатуры знатоком искусств, — вспомогательную, художественно-эстетическую.

Не упуская из своих рук главные рычаги, регулировавшие идейно-политический курс партии, Сталин очень скоро (после начала осенью 1939 года Второй мировой войны) вновь активно воспользуется ими, но уже для закручивания идеологических гаек. Именно с этого времени к делам партийной пропаганды все активнее подключается Щербаков. Известный своей прямолинейностью и отсутствием щепетильности в принятии и исполнении жестких решений, он начинает использоваться Сталиным как своеобразный противовес влиянию «либерального» Жданова. Правда, последний, став вторым секретарем ЦК, то есть заместителем Сталина по партии, мог пока быть уверенным в своей защищенности от интриг Щербакова, тем более что тот, заменив в декабре 1938 года А.И. Угарова (кстати, ставленника Жданова) на посту первого секретаря МК и МГК ВКП(б), должен был заняться укреплением своих позиций в столичном партаппарате. Да и особой поддержки в кругах пропагандистского истеблишмента страны Щербаков пока еще не имел. Тогда как авторитет Жданова в этих кругах был довольно высок и почти на всех командных высотах «идеологического фронта» находились его «люди» — М.Б. Ми-тин, П.Ф. Юдин, П.Н. Поспелов, Б.Н. Пономарев. Я.С. Хавинсон* и другие «выдвиженцы» начала 30-х годов. Представители этой партийной генерации, среди которых было и немало евреев, несмотря на усиливавшийся патриотический пафос пропаганды, продолжали

* Будучи первым заместителем ответственного руководителя ТАСС, Хавинсон 19 июня 1937 г. уведомил Сталина, что большинство заграничных корреспондентских кадров и работников центрального аппарата ТАСС не внушают политического доверия. А через два года он после ареста ответственного руководителя ТАСС Я.Г. Долецкого был назначен на его место (53).

11 — 2738

161

сохранять приверженность, хотя во многом догматичную и декларативную, принципам пролетарского интернационализма. Если они и считали себя патриотами, то только советскими, и их не могли не настораживать начавшие проявляться уже тогда откровенно шовинистические взгляды Щербакова. Ответом «ждановцев» на этот своеобразный вызов коммунистического почвенничества стала их нарочитая демонстрация Сталину своей кипучей деятельности, в первую очередь в том, что касалось инициированных самим вождем ревизии истории большевизма и создания мифа о «великом вожде и учителе». Ведь именно Митин, ставший в 1939 году академиком (без защиты кандидатской и докторской диссертаций) и директором Института Маркса—Энгельса—Ленина (ИМЭЛ), а также Поспелов, назначенный к тому времени первым заместителем Жданова по Агитпропу, представили Сталину на просмотр текст его краткой биографии с просьбой санкционировать ее издание54. Выход этой откровенно ■■; хвалебной книги был приурочен к 60-летнему юбилею вождя, кото- I рый праздновался широко и помпезно. Теперь, после устранения ; всех более или менее значимых конкурентов в борьбе за власть, Ста- | лин мог себе такое позволить. Интересно, что пятью годами ранее, когда физическое устранение бывших руководителей оппозиции еще t только предстояло, Сталин вынужден был, намеренно демонстрируя | личную скромность, настоять в политбюро на принятии следующего | постановления: 1

«Уважить просьбу т. Сталина о том, чтобы 21 декабря в день пятидесяти- 1 пятилетнего юбилея его рождения никаких празднеств или торжеств или! выступлений в печати или собраниях не было допущено»55. |

шовинизнция национальной политики |

1

Однако почему-то именно после принятия такого вот решения на-1 чалось нагнетание славословий вокруг имени вождя. Особенно это 4 стало заметным в 1936 году, когда после реабилитации гражданской ц истории Сталин, будучи объявленным «отцом народов» СССР56, да-1 ровал этим народам гражданскую конституцию собственного имени, j Выступая 25 ноября на Чрезвычайном VIII Всесоюзном съезде Сове- j тов, одобрившем проект нового Основного закона страны, Сталин I под бурные аплодисменты делегатов возвестил о построении в стране | в основном социализма, о предоставлении всем гражданам равных | политических прав независимо от их социального положения (тем I самым автоматически разрешилась среди прочих проблема «лишен- | цев» из числа евреев), а также заявил о победе «ленинской нацио- | нальной политики» в СССР, который «есть свободный союз 1 равноправных наций»57.

Однако реально национально-государственная доктрина, претворявшаяся тогда в жизнь, не предусматривала действительного равноправия наций, и «ленинской» в ней была лишь сама идея образования СССР. На самом деле национальное строительство в 30-х зиждилось на сталинской теории «старшего брата», базировавшейся на принципе этнической иерархичности советских народов. Основной момент этой теории сводился к следующему: поскольку русские и по занимаемой ими территории, и по численности доминируют над другими народами СССР, а также лидируют в культурно-историческом и экономическом плане, они призваны исполнить миссию империообразующего человеческого материала, и посему им поручается роль «руководящей силы Советского Союза»*. В передовице «Правды» от 1 февраля 1936 г. так и провозглашалось:

«В созвездии союзных республик первой величиной является Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика. И первым среди равных является русский народ»**.

Однако этот народ представлялся Сталину отнюдь не как нечто самоценное, достойное особого почитания и процветания, хотя он и рассматривал его как одну Из наиболее многочисленных и великих мировых наций. Для него русские служили прежде всего цементом, скрепляющим остальные народы империи. Другое понимание исторической миссии русских, подразумевавшее, в частности, отстаивание ими собственных прав на национальную и культурно-религиозную самобытность, Сталин пресекал решительно и беспощадно.

Уровнем ниже в Сталинской иерархической схеме находились украинцы, еще ниже — белорусы, затем по нисходящей шли другие народы, имевшие собственную государственность в виде союзных республик, потом следовали так называемые титульные народы автономных республик и так далее, вплоть до самой нижней ступени этой национальной пирамиды, которую занимали евреи и другие экстерриториальные национальные меньшинства. Характерно, что вошедшее в советский новояз сокращение «нацмен» именно с этого

* Именно так выразился Сталин 24 мая 1945 г., поднимая тост за здоровье русского народа на приеме в Кремле в честь командующих войсками Красной армии (58).

** Нельзя не отметить, что сталинская теория «старшего брата» каким-то образом перекликалась с дореволюционной доктриной русских правых национал-радикалов. В уставе «Союза русского народа», например, говорилось о том, что «русская народность, как собирательница земли Русской и устроительница Русского государства, есть народность державная, господствующая и первенствующая». Когда с середины 30-х годов стали проводиться этнические чистки в отношении поляков, немцев и других нацменьшинств, обозначилась и другая параллель между сталинской национальной политикой и взглядами черносотенцев, которые делили народы, жившие вместе с русскими, на «дружественные» и «враждебные» (59).

11 *

163

времени стало приобретать уничижительно-пренебрежительный, а в просторечии и ругательный смысл.

В условиях неотвратимо приближавшейся новой мировой войны советского вождя все чаще тревожил призрак «лоскутной» Австро-Венгрии, развалившейся в результате предшествовавшего политического катаклизма, о чем он, кстати, вспомнил, выступая на том же Чрезвычайном VIII съезде Советов60. Чтобы застраховать свое детище — Советский Союз от столь мрачной перспективы, Сталин с середины 30-х годов предпринял ряд радикальных мер по консолидации своей полиэтнической империи, в том числе запустил действовавший на основе русской национальной доминанты механизм языковой гомогенизации многонационального советского общества. И хотя новая языковая политика и несла на себе определенный шовинистический налет той классической русификации, которая проводилась в период правления Александра III и которую познал на себе сам Сталин, обучаясь в 90-х годах XIX века в Горийском духовном училище, она тем не менее была обусловлена не столько идеологическими (как это было в царской России), сколько сугубо прагматическими причинами и потому отличалась большей гибкостью и не содержала элементов явного лингвистического насилия. Проще говоря, в этнически разнородном советском обществе Сталин, насаждая языковое единство, хотел прежде всего укрепить национально-социальную сплоченность, жизненно важную в условиях приближавшейся войны. В 1936 году Т.П. Федотов писал:

«Россия знает грозящую ей опасность. Правящий слой делает усилия, чтобы встретить войну не только технически, но и морально подготовленным. Восстанавливается частично, кусками старая русская культура. Делаются попытки примирить массы с властью различными подачками, поблажками, смягчением, рабства. Но и отсюда видно, что уступки недостаточны, восстановление медленно. Время не терпит. Успеют ли перестроиться, примириться, когда пробьет двенадцатый час?»61.

Вместе с тем, сталинская русификация, несмотря на ее обусловленность в целом благими намерениями, явилась в чем-то конкретным проявлением почвеннической антикосмополитической тенденции, отчетливо обозначившейся тогда же в идеологической сфере. Именно с середины 30-х началось свертывание проводившейся уже несколько лет в духе интернационального большевизма политики латинизации языков народов СССР. Идея перевода на латинскую основу письменности нерусских народов (прежде всего тюркоязыч-ного населения, пользовавшегося арабским алфавитом) возникла еще в 1922 году, когда в связи с образованием СССР во весь рост встала проблема налаживания коммуникаций и культурного обмена между европейско-славянским центром и азиатско-мусульманскими окраинами. Ленин и его присные, будучи в душе адептами западно

164

европейской цивилизационной модели, не сомневались в том, что мусульманским подданным бывшей Российской империи необходимо в максимально сжатые сроки освободиться от «вековой азиатской отсталости» и приобщиться к достижениям передовой (читай: европейской) человеческой мысли. В ходе начавшейся тогда дискуссии о путях, ведущих к этой цели, решено было в первую очередь избавиться от арабской письменности как идейно-культурной первоосновы всего «феодально-реакционного» на мусульманском Востоке. О том, чтобы предложить в качестве альтернативы кириллицу, тогда, в период шумной пропагандистской кампании против великодержавного шовинизма, не могло быть и речи. Поэтому решили остановиться на латинице, тем более что аналогичная реформа готовилась Кемалем Ататюрком в соседней Турции. В 1926 году состоялся первый тюркологический съезд, который одобрил этот план. А в последующие два года были созданы Всесоюзный центральный комитет нового алфавита (ВЦКНА) и его региональные комитеты в республиках и национальных областях. Дело пошло так споро и с таким административным напором, что к началу 30-х годов латинизация арабской письменности была успешно завершена. В результате 17 мусульманских народов получили новые алфавиты и следом развернулась работа по переводу на латинскую графику древнееврейской, монгольской и ассирийской письменности.

В 1930 году по инициативе А.В. Луначарского, возглавлявшего тогда Ученый комитет при ЦИК СССР, в верхах стала даже изучаться возможность латинизации русской письменности. Обосновывая свой проект, Луначарский писал:

«Отныне наш русский алфавит отдалил нас не только от Запада, но и от Востока, в значительной мере нами же и разбуженного... Выгоды, представляемые введением латинского шрифта, огромны. Он дает нам максимальную международность, при этом связывает нас не только с Западом, но и обновленным Востоком»62.

Созданная при Главнауке Наркомпроса подкомиссия по латинизации русской письменности действовала еще более решительно, объявив русский алфавит «идеологически чуждой социалистическому строительству формой графики», а также «пережитком классовой графики русских феодалов-помещиков и буржуазии XVIII-XIX веков... графики самодержавного гнета, миссионерской пропаганды, великорусского национал-шовинизма и насильственной русификации». Однако поскольку в официальной идеологии дух национального нигилизма начал быстро вытесняться пропагандой патриотизма, чиновники из ВЦКНА успели лишь перевести с кириллицы на латиницу письменности нескольких малочисленных народов, в том числе коми и удмуртов, которые вскоре возвратились к старым алфавитам, составленным еще русскими православными миссионерами63.

165

Лингвистический поворот произошел достаточно драматично, так как в силу обстоятельств языковая проблема оказалась в эпицентре идеологического противостояния «Сталин—Бухарин». Ибо в январе 1936 года Бухарин в «Известиях» поместил статью под выразительным заголовком «Крупные успехи латинизации алфавита», в которой рапортовалось о переходе на новую языковую графику 68 национальностей, или 25 млн. советских граждан. Следом президиум Совета Национальностей ЦИК СССР предложил созвать всесоюзное совещание по вопросам развития языка и письменности национальностей СССР. Однако Сталин и Молотов неожиданно выступили против. В том же духе стал действовать и партаппарат. 15 мая заведующий отделом науки, научно-технических изобретений и открытий ЦК К.Я. Бауман направил секретарям ЦК А.А. Андрееву и Н.И. Ежову записку, в которой сетовал на то, что ВЦКНА и его местные органы «возвели латинизацию в какой-то абсолютный принцип», а также обвинил уже покойного к тому времени Луначарского и руководство Наркомпроса в том, что они, «прикрываясь разговорами о международном характере латинской основы, отстаивали ориентацию на буржуазную культуру Запада». Логический итог этой явно обозначившейся (между Сталиным и Бухариным) лингвистической бифуркации подвело постановление политбюро от 2 июля 1937 г., ликвидировавшее ВЦКНА как учреждение, «выполнившее свою задачу»64.

С этого же времени латинская графика, ранее введенная в союзных и автономных республиках, стала заменяться на русскую. Особенно этот процесс активизировался с конца 1938 года, после перевода на кириллицу татарской письменности. В середине 1939-го то же самое произошло в Азербайджане, в конце того же года — в Таджикистане и Узбекистане, в мае — октябре 1940-го — Туркменистане и Казахстане, а еще через год — даже в Монголии65.

Официальное осуждение латинизации письменности послужило одним из поводов к началу давно назревавшей чистки кадров в Нар-компросе, который считался инициатором и проводником этой политики. Кроме того, и А.В. Луначарский, и сменивший его в 1929 году на посту наркома А.С. Бубнов (ранее работал заведующим Агитпропом ЦК и начальником политуправления РККА), да и зам-наркома Н.К. Крупская культивировали в этом ведомстве дух интернационального большевизма и слишком слабо откликались на патриотические веяния в партийной пропаганде*. Кампания при-

* Но совсем игнорировать подобного рода идеологические новации (точнее, реминисценции) Наркомпрос не мог: в декабре 1935 года он участвовал в подготовке постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) об установлении, как и до революции, единой формы одежды для учащихся школ, а в 1936-м дал указание о переименовании школьных групп в классы, а заведующих школами — в директоров (66).

166

дирок к руководству Наркомпроса началась с того, что 27 июня 1936 г. Жданов предложил на заседании политбюро осудить чрезмерное увлечение в этом ведомстве западной «буржуазной наукой» — педологией в ущерб развитию традиционной педагогики. Уже 4 июля последовало соответствующее постановление, отменявшее преподавание педологии, а также запрещавшее учебники по этой дисциплине и тестирование умственных и психических возможностей учеников, «обусловленных якобы наследственными факторами, биологической и социальной средой»67.

После того как 12 октября 1937 г. Бубнов, «как не справившийся со своей задачей и систематически срывавший работу по просвещению...», был отстранен от руководства Наркомпросом, вместо него назначили ставленника Жданова П.А. Тюркина, работавшего перед этим председателем Ленинградского облисполкома, а еще ранее — в Нижнем Новгороде. Дабы продемонстрировать свое усердие, новый нарком сразу же развил энергичную деятельность по разоблачению «преступлений» бывшего руководства Наркомпроса. К 25 октября Тюркин подготовил для председателя СНК РСФСР Н.А. Булганина записку на имя секретарей ЦК Жданова и Андреева, в которой на Бубнова возлагалась ответственность за такие «последствия вредительства», как неуспеваемость учащихся и «нестабильность» учебного процесса. А еще через два дня оргбюро ЦК отменило «все вредительские и неправильные приказы» бывшего руководства Наркомпроса и благословило кадровую чистку его личного состава. К тому времени Бубнов уже несколько дней как пребывал на Лубянке (был арестован 23 октября), что, впрочем, не заставило Сталина отказаться от выполнения формальной процедуры: 4 декабря (то есть задним числом) он через политбюро вынес на голосование «опросом» членов и кандидатов в члены ЦК предложение о выводе из его состава Бубнова и некоторых других «врагов народа», оказавшихся «немецкими шпионами и агентами царской охранки». 1 августа 1938 г. Бубнов был расстрелян по приговору военной коллегии Верховного суда СССР. Такая же участь постигла почти всех, кто входил в его «команду» — членов коллегии Наркомпроса М.С. Эпштейна и М.А. Алексинского, а также А.П. Пинкевича, СМ. Каменева, М.М. Пистрака, СА. Гайсиновича и других видных ученых-педагогов и организаторов народного образования. Волна массовых арестов прокатилась и по аппаратам региональных органов народного образования — в республиках, краях и областях. 9 июня 1938 г. оргбюро ЦК приняло решение о ликвидации существовавшего при Нар-компросе Союза эсперантистов СССР, входившего в состав Интернационала пролетарских эсперантистов. В обоснование этого шага утверждалось, что «переписка между эсперантистами СССР и капиталистических стран проходит без надлежащего контроля, что позволяет использовать эсперанто длЛ шпионской и контрреволюционной

167

работы». Очень скоро арестовали бывшего генерального секретаря ЦК Союза эсперантистов СССР Э. Дрезена и других видных лингвистов68. Так в пароксизме шпиономании Сталин, сам увлекавшийся когда-то эсперанто, поставил крест на романтической идее академика Н.Я. Марра создать «всемирный коммунистический язык».

На смену лингвистическим проектам в духе революционного космополитизма приходит осознание советскими верхами особой роли русского языка в консолидации народонаселения СССР. Еще в 1935 году в программы национальных школ РСФСР вводится обязательное его преподавание. Однако это решение выполнялось отнюдь не везде и не в полном объеме; максимум, чего удалось первоначально добиться, причем далеко не во всех школах, — это проведение четырех уроков русского языка в неделю. Тем не менее на октябрьском (1937 г.) пленуме ЦК ВКП(б), списавшем эти недостатки на козни «врагов народа», пробравшихся в Наркомпрос и его местные органы, было решено пойти еще дальше: начать обязательное изучение русского языка во всех национальных школах Советского Союза. К середине февраля 1938 года соответствующий проект постановления был представлен Тюркиным на рассмотрение специально созданной в ЦК комиссии, в которую вошли сам нарком просвещения, секретари ЦК Жданов и Андреев, а также Н.К. Крупская69. Последняя довольно скептически отнеслась к готовящемуся нововведению. К состоявшемуся 7 марта в ЦК совещанию по этому вопросу она подготовила на имя Сталина эмоциональную по тону записку, в которой были и такие строки:

«...мы вводим обязательное обучение русскому языку во всем СССР. Это хорошо. Это поможет углублению дружбы народов. Но меня очень беспокоит, как (выделено в тексте. — Авт.) мы это обучение будем проводить. Мне сдается иногда, что начинает показывать немного рожки великодержавный шовинизм... Среди ребят появилось ругательное слово «жид», малышка говорит: «Дедушка, я не хочу быть латышкой». Правда, пока это отдельные случаи, но все же нужна известная осторожность»70.

Однако Сталин, и прежде мало считавшийся с мнением вдовы своего учителя, теперь не желал замечать его совсем. 13 марта он вместе с Молотовым подписал постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б), которым предусматривалось введение с 1 сентября преподавания русского языка со 2-3 классов «как предмета изучения в школах национальных республик и областей»: Местным властям предписывалось, «разоблачая и в корне пресекая буржуазно-националистические тенденции к подрыву русского языка в школах», «уделить должное внимание» выполнению этой директивы, в которой вместе с тем подчеркивалось, что «родной язык остается основой преподавания в национальных школах и не подлежит ущемлению»71.

168

Что же до Крупской, то летом того же года Сталину подвернулся удобный случай одернуть ее за излишнее прямодушие. 5 августа по воле вождя появилось на свет постановление политбюро «О романе Мариэтты Шагинян «Билет по истории», часть 1-я — "Семья Ульяновых"». В нем в резких эпитетах осуждалось «поведение» Надежды Константиновны как «недопустимое» и «бестактное». Имелось в виду то, что та «давала о рукописи политические отзывы... превращая... общепартийное дело — составление произведений о Ленине — в частное и семейное дело и выступая в роли монопольного истолкователя обстоятельств общественной и личной жизни и работы В.И. Ленина и его семьи, на что ЦК никому и никогда прав не давал». Было решено апокриф Шагинян «из употребления изъять» и впредь «воспретить издание произведений о Ленине без ведома и согласия ЦК ВКП(б)»72.

Серьезность сделанных в постановлении выводов свидетельствовала о том, что при его подготовке Сталин руководствовался отнюдь не только желанием излить застарелую неприязнь к вдове Ленина. Дело в том, что в книге Шагинян раскрывалась, хотя и не полностью, генеалогия рода Ульяновых, на основании которой читатель мог сделать вывод о том, что предками Ленина были не великороссы, а калмыки, шведы и представители других национальностей. Тогда как Сталин при каждом удобном случае утверждал; что Ленин, да и он сам принадлежат к великой и передовой в культурно-историческом отношении нации мира — русским. К тому же хотя предки Ленина по материнской линии и были обозначены в книге как малороссы, Сталин имел все основания подозревать писательницу, широко знакомившуюся с архивами и близко общавшуюся с родственниками пролетарского вождя, в том, что она не может не знать, что в жилах его матери текла отнюдь не украинская, а еврейская кровь. Раскрытия же этой семейной «тайны» Ульяновых популист Сталин, знавший не понаслышке о массовом бытовом антисемитизме в стране, не мог допустить ни при каких обстоятельствах.

Самому же Сталину о еврейских корнях своего учителя стало известно еще при его жизни. Как рассказал в июне 1923 года А.И. Рыков меньшевику Б.И. Николаевскому, советское руководство, идя тогда навстречу пожеланиям врачей, лечивших Ленина и не исключавших, что причиной его тяжкого недуга может быть наследственное заболевание, направило на Украину «целую экспедицию» для сбора сведений о родственниках больного. В результате, в частности, «по вопросу о сифилисе ничего определенного» добыто не было, однако старый большевик А.Я. Аросев (работал в Институте В.И. Ленина), принимавший участие в той экспедиции, позднее поведал Николаевскому, что ему тогда удалось кое-что узнать о деде Ленина — «еврее из кантонистов»71. Проверить эти данные и начать широкий сбор документальных материалов для написания научной истории семьи

169

Ульяновых секретариат ЦК РКП(б) поручил 14 ноября 1924 г. сестре Ленина и одному из организаторов его музея А.И. Елизаровой. Та вместе с другой сестрой, М.И. Ульяновой, сразу же выехала в Ленинград, где в архиве департамента полиции царского Министерства внутренних дел были уже выявлены документы об отце матери Ленина. Теперь уже точно удалось установить, что это Сруль (Израиль) Бланк, рожденный в семье житомирского мещанина-торговца Мойше Ицковича Бланка. После крещения в 1820 году по православному обряду он, взяв имя Александр и отчество Дмитриевич (по имени своего крестного отца Дмитрия Баринова), получил разрешение на поступление в Императорскую медико-хирургическую академию в Санкт-Петербурге. Потом была государственная служба по медицинской части в Смоленской, Пермской и Казанской губерниях. Дослужившись до чина статского советника, А.Д. Бланк в 1847 году вышел в отставку и уже как дворянин приобрел небольшое поместье Кокушкино, в котором впоследствии неоднократно и подолгу бывал Владимир Ульянов-Ленин, кстати, так до конца жизни, если верить документам, никак не проявивший своей осведомленности в том, что касалось национального происхождения его деда по матери.

Еврейский момент генеалогии Ленина ЦК РКП(б) распорядился держать в строгом секрете. Хотя Елизарова и резко возражала против такого решения, но как член партии вынуждена была ему подчиниться. Однако совсем смириться с такой, по ее мнению, несправедливостью она не могла, и 28 декабря 1932 г. направила письмо Сталину, в котором настаивала на предании гласности всех документов о еврейских родственниках Ленина и последующем их использовании при подготовке его научной биографии. В ответ вождь, сославшись на неблагоприятную политическую ситуацию, приказал Елизаровой о своем архивном открытии молчать «абсолютно». Но та, продолжая оставаться при своем мнении, через два года вновь обратилась к Сталину. «Вообще же, я не знаю, — недоуменно сетовала она, — какие могут быть у нас, коммунистов, мотивы для замолчания этого факта. Логически это из признания полного равноправия национальностей не вытекает»74. Однако теперь, после прихода к власти в Германии нацистов, которые давно мусолили в своей пропаганде слухи о еврейском следе в происхождении Ленина, Сталин еще более утвердился в намерении во что бы то ни стало сохранить семейную «тайну» учителя, тем более что круг посвященных в нее с каждым годом сужался. В 1935 году умерла неугомонная А.И.Ульянова-Елизарова, через два года не стало М.И. Ульяновой, которая, правда, считала, что о еврейских корнях Ленина народу можно будет сообщить лет через сто. В 1938 году расстреляли Рыкова и Аросева, а в 1939-м умерла Крупская. Когда в 1942 году вышла наконец в свет первая научная биография Ленина, то в ней о его национальном

170

происхождении вообще ничего не говорилось*. Тогда многонациональная страна, переживая годину тяжких испытаний, вопреки предсказанию Гитлера, не развалилась, подобно колоссу на глиняных ногах, а выстояла и в конечном счете победила, что Сталин потом использовал в пропаганде как практическое доказательство правильности его предвоенной внутренней политики, в том числе и идеологической.

В формирование того пропагандистского курса немалый вклад внес Л.З. Мехлис, «без лести преданный» порученец вождя. Занимая после Б.М. Таля пост заведующего отделом печати и издательств ЦК, он, например, в октябре 1937 года обратился в секретариат ЦК по поводу того, что на Украине, в отличие от других союзных республик, не издавалось ни одной республиканской газеты на русском языке, а из 12 областей этой республики только одна Донбасская имела русскоязычную газету. Учитывая то, что в восточных и южных регионах УССР проживало много русских, ЦК ВКП(б) по предложению Мехлиса распорядился начать с 20 декабря в Киеве выпуск все-украинской, а в Харькове, Николаеве, Днепропетровске и Одессе — областных ежедневных газет на русском языке75. Нечто подобное, причем в более явных и сугубо директивных формах, происходило и в многонациональной Красной армии. Добиваясь лучшей управляемости ее боевыми частями и более эффективного взаимодействия между ними, 7 марта 1937 г. СНК СССР и ЦК ВКП(б) приняли постановление о расформировании национальных частей, появившихся еще в период гражданской войны. А 6 июля 1940 г. вышло решение политбюро «Об обучении русскому языку призывников, подлежащих призыву в Красную Армию и не знающих русского языка»76.

Понимая, что подобные шаги могут быть восприняты номенклатурой из числа коренного населения республик как проявление великодержавия центра, Сталин старался уравновесить их мерами, демонстрировавшими «националам» его готовность сдержать рост великорусского шовинизма. 6 декабря 1940 г. по его настоянию политбюро распорядилось срочно исправить «негодное положение», которое заключалось в том, что «многие руководящие партийные и советские работники» в союзных и автономных республиках не знают и не изучают язык коренной национальности77. В то же время, пытаясь в преддверии новой войны как можно сильнее сплотить вокруг русского центра национальные окраины своей империи, Сталин шел на самые жесткие шаги в борьбе с сепаратизмом, хотя его проявления носили не столько реальный, сколько потенциальный характер. Особую озабоченность у него всегда вызывали «происки»

* Вплоть до падения коммунизма в России в 1991 году во всей издававшейся советской литературе о Ленине об отце его матери сообщалось только то, что он был врачом.

171

буржуазных националистов, действительных и мнимых, на все той же Украине, второй по значению после России республики в составе СССР.

До конца 20-х годов, когда Сталин еще не обладал всей полнотой власти в стране, его политика в отношении этой республики носила сложный многовекторный характер и была в зависимости от развития политической ситуации подвержена определенным колебаниям. Если весной 1923-го, после XII съезда РКП(б), Сталин благословил уже упоминавшийся выше курс на «коренизацию» кадров на Украине («украинизацию»), то спустя два года, в апреле 1925-го, он добивается назначения на пост генерального секретаря ЦК КП(б)У своего преданного клеврета Л.М. Кагановича, которого напутствовал указанием призвать к порядку не в меру увлекшихся самостийностью украинских товарищей78. Очень скоро наместник вождя, установив контроль над аппаратом власти республики, повел решительное наступление на набиравший силу украинский национализм, имевший в номенклатурных структурах довольно влиятельных приверженцев. Одним из них был А.Я. Шуйский — нарком просвещения республики, входивший в состав ЦК КП(б)У и его оргбюро. Осенью 1925 года он, приехав в Москву, добился аудиенции у Сталина, в ходе которой, обвинив Кагановича в грубости и провоцировании «серьезного конфликта» в украинском руководстве, потребовал его отзыва из Украины. Избрав для себя на сей раз роль третейского судьи, находящегося над схваткой, Сталин вынужден был, с одной стороны, несколько умерить административный пыл своего наместника в Харькове, признав при этом, что «целый ряд коммунистов на Украине не понимают смысла и значения» «широкого движения за украинскую культуру и украинскую общественность», но с другой — не упустил случая одернуть Шумского, «серьезным» ошибкам которого посвятил большую часть своего письма, направленного 26 апреля 1926 г. «тов. Кагановичу и другим членам ПБ ЦК КП(б)У». В нем Шуйский обвинялся в стремлении насильственно украинизировать русских рабочих, составлявших значительную часть городского населения республики, а также порицался за поддержку той части украинской интеллигенции, которая выступала за культурную «самостийность» Украины, и особенно писателя-коммуниста Н.Г. Хвылевого, выдвинувшего лозунг «Геть вщ Москвы»79.

Письмо Сталина отнюдь не потушило конфликт в украинском руководстве, скорее наоборот, — только подлило масла в огонь антагонизма между Шуйским и Кагановичем. Последний от имени украинского «руководящего ядра» (Г.И. Петровского, В.Я. Чубаря и др.) направил ответ Сталину, в котором заверил вождя, что заявление его оппонента о «системе зажима» критики абсолютно беспочвенно и «вызывает... чувство негодования против человека, посмевшего выступать... в качестве уполномоченного... от имени политбюро».

172

Вместе с тем Каганович, чтобы умерить недовольство националистически настроенной части ЦК КП(б)У, вынужден был уделять впредь больше внимания проблеме «украинизации». 12 мая он выступил на заседании украинского политбюро с докладом, в котором похвастался успехами в этом деле. Тем не менее раздоры в украинском руководстве не прекращались, они то затухали на время, то разгорались с новой силой, о чем Каганович регулярно информировал Москву. В конце концов в феврале 1927 года он добился от центра снятия Шумского с должности наркома просвещения и его перевода на работу в Ленинград. Только после этого Кагановичу удалось отменить республиканский закон о главенстве украинского языка. Тем не менее сменивший Шумского на посту наркома просвещения республики Н. А. Скрыпник, подобно своему предшественнику, пытался не на словах, а на деле защищать политику «украинизации», за что в декабре на XV съезде партии был подвергнут критическому разносу. Последовавшие в ответ оправдания Скрыпника только усугубили его положение, превратив в мишень саркастических колкостей выступившего на этом форуме Ю. Ларина. Тот, будучи поддержан Кагановичем, назвал Скрыпника «очень опасным конкурентом для римского папы», известного своей претензией на непогрешимость80.

Тем временем, готовясь посредством политического «великого перелома» прибрать к рукам все бразды правления в центре и потому будучи заинтересованными в поддержке регионов, Сталин вынужден был еще раз продемонстрировать украинской партийной элите добрую волю. 24 мая 1928 г., уступая давлению противников Кагановича в украинском руководстве, он одобрил постановлением политбюро решение республиканского правительства об обязательном изучении служащими всех предприятий и организаций Украины, в том числе и союзного подчинения, украинского языка и ведении на нем всей служебной переписки. А вскоре Сталин сделал еще один подарок украинской номенклатурной верхушке: нелюбимый ею за свои откровенно сатрапские методы руководства Каганович был убран из республики. Летом Сталин отозвал его обратно в Москву, • где концентрировал преданных ему людей, готовясь нанести решающий удар по Бухарину, Рыкову и другим «правым». 12 июля Каганович был назначен секретарем ЦК ВКП(б) и в последующие два года, не жалея сил и здоровья, безоговорочно поддерживал Сталина в проведении массовой коллективизации сельского хозяйства и в борьбе с бухаринской оппозицией, заслужив тем самым не только признательность вождя, но и особые знаки внимания с его стороны: 10 ноября 1930 г. было принято специальное постановление политбюро о поддержании расстроенного из-за напряженной работы здоровья Кагановича, который обязывался пройти курс лечения в Германии и «строго соблюдать предписанный врачами режим (обед

173

не позже 5 часов, отдых до обеда —- Чг часа, после обеда — 1 Чг часа)». Одновременно жене Кагановича, Марии Марковне, давалось партийное поручение «иметь строгое наблюдение» за мужем и о случаях нарушения им предписанного политбюро режима «немедленно сообщать в ЦК»81.

Став полновластным хозяином в стране, Сталин больше не утруждал себя заигрываниями с националами. Уже.начиная с 1929 года он все решительнее и жестче пресекал любые более или менее заметные проявления «самостийности» на Украине. Поскольку разворачивалась кампания борьбы с вредителями из числа так называемых буржуазных специалистов, первый удар набиравших силу политических репрессий пришелся по наиболее авторитетным представителям старой национальной интеллигенции. По сфабрикованному тогда органами госбезопасности «делу СВУ» («Спшки визволення УкраТни») был арестован ряд известных украинских ученых и общественных деятелей, в том числе вице-президент Всеукраинской академии наук С.А. Ефремов и составитель словаря живого украинского языка А.В. Никовский (бывший министр иностранных дел в правительстве СВ. Петлюры)*. Обоим дали в 1930 году по десять лет лагерей. В марте следующего года в Москву, под надзор ОГПУ, вынудили уехать на постоянное жительство другого украинского академика, действительного члена АН СССР (с 1929 г.), известного историка и бывшего председателя Центральной рады М.С Грушевского, автора многотомной «Истории Украины — Руси», написанной в эмоционально-националистическом ключе. В Москве его почти сразу арестовали по делу «контрреволюционного» «Украинского народного центра», однако по постановлению политбюро от 28 января 1932 г. выпустили на свободу и позволили посвятить последние годы жизни работе в столичных архивах и научной деятельности82.

Решающий уДар по украинскому национализму Сталин нанес, воспользовавшись широкомасштабным и катастрофическим по последствиям голодом, разразившимся в начале 30-х на юге страны. Возложив ответственность за это бедствие на руководство УССР, а также на тамошних кулаков и вредителей, он, начав радикальную чистку республиканских кадров, принял меры к фактическому свертыванию «украинизации», хотя формально об этом объявлено не было. В изданном 14 декабря 1932 г. постановлении СНК СССР и ЦК ВКП(б) «О хлебозаготовках на Украине, Северном Кавказе и в Западной Сибири» украинскому руководству лишь предписывалось «обратить серьезное внимание на правильное проведение украини

* Известно, что, работая в республиканской Академии наук, Ефремов и Никовский строили козни против кафедры еврейской литературы. Из подготавливаемого ими словаря украинского языка были исключены слова «хохол» и «малоросс», но зато включено слово «жид».

174

зации, устранить механическое проведение ее в жизнь, изгнать петлюровские и другие буржуазно-националистические элементы из партийных и советских организаций... обеспечить систематическое партийное руководство и контроль за проведением украинизации»*3. На деле эти указания центра обернулись снятием в феврале 1933 года Скрыпника, наиболее активного и последовательного сторонника «украинизации», с поста наркома просвещения УССР. Не перенеся травли, 7 июля он застрелился. Еще раньше, 13 мая, свел счеты с жизнью писатель Хвылевой, чьи многолюдные похороны превратились в демонстрацию протеста против «москалей». Примерно тогда же был исключен из партии и арестован А.Я. Шуйский*, занимавший в Москве пост председателя ЦК профсоюза работников просвещения. На состоявшемся 20 ноября пленуме ЦК и ЦКК КП(б)У республиканское начальство рапортовало в Москву о разгроме «националистической агентуры в партии — антипартийной группы Шуйского» и «разоблачении националистического уклона Н.А. Скрыпника». В январе 1934 года XII съезд КП(б)У высказался по этому поводу еще резче. В одном из принятых на нем документов подчеркивалось, что национал-уклонисты в республиканской парторганизации «облегчали и помогали деятельности контрреволюционных националистов... и прямо с ними смыкались»84.

По аналогичному сценарию развивались события и в Белоруссии. В августе 1929 года местные органы госбезопасности приступили к ликвидации контрреволюционной организации так называемых национал-демократов. В октябре по подозрению в принадлежности к ней были сняты со своих постов непременный секретарь Академии наук Белоруссии В.У. Ластовский и вице-президент СМ. Некраше-вич. К сентябрю следующего года, когда операция по уничтожению «наццемовского подполья» вступила в самую драматическую фазу, были взяты под стражу десятки представителей национальной интеллигенции, в том числе шесть видных белорусских академиков (ректор Минского университета В.И. Пичета и др.). Опасаясь расправы, покончил жизнь самоубийством президент АН Белоруссии В.М. Игнатовский. Копируя опыт украинских коллег, белорусские чекисты, не мудрствуя лукаво, объявили всех арестованных деятелей науки и культуры (всего 86 человек) членами «Союза освобождения Белоруссии» («СВБ»). Тогда же в качестве тайных покровителей «заговорщиков» были исключены из партии и арестованы секретарь ЦК КП(б)Б И.А. Васильев, республиканские наркомы земледелия и просвещения А.Ф. Адамович и А.В. Балицкий, другие высшие чиновники. С новой силой чистка республиканского партийно-государственного аппарата от наццемовцев возобновилась после того,

* Как стало известно совсем недавно, Шумский был убит в 1946 году по дороге из места ссылки на Украину сопровождавшими его чекистами.

175

как 2 марта 1933 г. было принято постановление политбюро ЦК ВКП(б) «Об извращении национальной политики ВКП(б) в Белоруссии», в котором отмечались «факты запрещения пользования русским языком в обращениях в государственные органы БССР и даже преследования за пользование русским языком в частной обстановке», а также подчеркивалось, что «белорусские партийные и советские органы в ряде случаев потворствуют буржуазно-кулацким националистическим тенденциям». Для разбирательства на месте в' Минск была направлена комиссия под председательством члена президиума ЦКК ВКП(б) Н.К. Антипова, которая сама творила суд и расправу, причислив свои жертвы к мифическому «глубоко законспирированному» «Белорусскому национальному центру»85.

Проходивший в СССР в конце 20 — начале 30-х годов переходный период от коммунистической республики к коммунистической империи обернулся для Белоруссии, Украины и других союзных республик существенным урезыванием их автономных прав, сопровождавшимся применением жестких методов укрощения национальной управленческой и культурной элиты. Как бы формулируя теоретическое обоснование развернутого советским руководством генерального наступления против тайных националистических сил в стране, Сталин, упомянув в выступлении на XVII съезде партии (январь 1934 г.) о «грехопадении Скрыпника и его группы на Украине», особо подчеркнул:

«Следует заметить, что пережитки капитализма в сознании людей гораздо более живучи в области национального вопроса, чем в любой другой области. Они более живучи, так как имеют возможность хорошо маскироваться в национальном костюме»'"'.

В конечном итоге терзавший вождя страх перед национальным сепаратизмом в определенной мере предопределил ту радикальную смену руководства на Украине, в Белоруссии и других союзных и автономных республиках, которая произошла в период «большого террора» конца 30-х годов. Тогда на Украине было инспирировано дело «Антисоветского националистического центра», жертвами которого стали председатель СНК УССР А.П. Любченко (покончил жизнь самоубийством 30 августа 1937 г.), нарком просвещения* В.П. Затонский, начальник управления по делам искусств А. А. Хвыля и другие высшие чиновники. Как участники других рожденных фантазией НКВД подпольных группировок — «Польской организации войсковой» и «правотроцкистского центра» были расстреляны секре-; тари ЦК КП(б)У М.М. Хатаевич и Н.Н. Попов. Позже разделались с бывшими первым и вторым секретарями ЦК КП(б)У СВ. Косиором (был объявлен главой все той же «Польской организации войсковой») и П.П. Постышевым. Примерно то же самое происходило и в Белоруссии, где в июне 1937 года были объявлены польскими

176

шпионами председатель ЦИК А.Г. Червяков (покончил жизнь самоубийством), председатель СНК Н.М. Голодед (расстрелян) и другие руководители. Следом за ними расправились с первым секретарем ЦК КП(б)Б В.Ф. Шаранговичем (арестован 27 июля 1937 г., а казнен в 1938-м вместе с Бухариным, Рыковым и другими «правыми»). Всего же под флагом борьбы против национал-уклонизма и национал-демократизма в этот период в республике было репрессировано 99 секретарей райкомов из 101, 80 литераторов, а также множество деятелей искусства и науки87.

Первые признаки госантисемитизма

ссср-германия: перипетии отношений

В течение 30-х годов советско-германские отношения были подвержены существенным колебаниям. До начала 1933 года на них благотворно влиял конструктивный дух договора, заключенного этими странами в 1922 году в Рапалло. Однако сразу же после прихода к власти А. Гитлера, провозгласившего Третий рейх передовым бастионом Запада в борьбе с большевизмом и тогда же публично обещавшего за шесть — восемь лет совершенно уничтожить марксизм88, ситуация диаметрально изменилась. Если еще в апреле 1932 года Сталин, встречаясь с немецким писателем еврейского происхождения Э. Людвигом, говорил, что в Советском Союзе испытывают симпатии к немцам89, то не пройдет и года, как в Советском Союзе заговорят о Германии совсем по-другому. 22 марта 1933 г. в «Известиях» появилась статья К. Радека, в которой прямо утверждалось, что «национал-социалисты развили программу внешней политики, направленную против существования СССР...». Начавшееся со вступления СССР в сентябре 1934 года в Лигу наций активное его сближение с западными демократиями повлекло за собой дальнейшее охлаждение в советско-германских отношениях. При этом советское руководство, избрав этот новый для себя курс во внешней политике, особенно болезненно и ревниво воспринимало любую уступку Германии со стороны западных демократий, справедливо полагая, что это отнюдь не «умиротворяет» нацистов, как утверждалось в Лондоне или Париже, а, наоборот, поощряет их реваншизм и агрессивность. После передачи Саарской области рейху в «Правде» 31 марта 1935 г. появилась осуждавшая это событие статья заместителя наркома по

12 — 2738

177

военным и морским делам М.Н. Тухачевского «Военные планы Германии», подготовленная по указанию Сталина и тщательно им отредактированная. Последний как бы пытался еще раз продемонстрировать Западу трезвый прагматизм советского коммунизма, благоприобретенный за почти два десятка бурных послереволюционных лет, и в то же время предостеречь от опасных заигрываний с авантюристическим нацистским режимом с расистской и экспансионистской идеологией. Однако подобные увещевания не могли быть особенно эффективными, будучи нейтрализованными более динамичной внешней политикой Гитлера, максимально использовавшего преимущества срединного географического положения Германии между капиталистическим Западом и коммунистическим Востоком. Предвосхищая одобрительную реакцию Запада, Гитлер в ноябре 1936 года увенчал свой антисоветский курс сколачиванием так называемого Антикоминтерновского пакта, и это было разрекламировано им как первый шаг к созданию своего рода антикоммунистического интернационала.

В свою очередь Сталин стремился извлечь выгоду из обострявшихся противоречий между нацистской Германией и западными демократиями, в том числе и по еврейскому вопросу. В личном архиве вождя сохранились тексты перехваченных ОГПУ весной 1933 года телеграмм британских дипломатов. К примеру, в одной из них, датированной 9 апреля, английский посол в Берлине сэр Румбольд предостерегал британский Форин офис:

«По моему мнению, было бы большой ошибкой приглашать Геринга в Лондон... Геринг несет полную ответственность за действия своих приверженцев, которые не останавливаются перед физическим истязанием евреев. Ввиду этого приглашение Геринга в Лондон, безусловно, встретило бы враждебное отношение со стороны общественного мнения, особенно в еврейских кругах, и, возможно, привело бы к инцидентам»"0.

Ориентироваться в хитросплетениях германской внешней политики помогали Сталину и регулярные доклады наркома иностранных дел М.М. Литвинова. В декабре 1935 года тот ознакомил вождя, с мнением советского полпреда в Германии Я.З. Сурица о Гитлере, в действиях которого тот усмотрел «три пункта помешательства: вражда к СССР, еврейский вопрос и аншлюс». В ответ на развернутую нацистами антисоветскую кампанию, принимающую «совершенно гомерические размеры», Литвинов предложил тогда «дать нашей прессе директиву об открытии систематической контркампа-., нии против германского фашизма и фашистов»".

Поскольку необходимость адекватного пропагандистского ответа СССР на нацистский вызов была более чем очевидной, Сталин активно наращивал усилия своего идеологического аппарата в этом направлении. Причем в содержательном плане акцент делался на

178

всесторонне выигрышном для Советского Союза противопоставлении парадигме советского миролюбия и интернационализма таких крайних форм германского национализма, как воинствующий расизм и антисемитизм. Еще в начале 30-х годов по распоряжению Сталина была переведена на русский язык и издана ограниченным тиражом «для служебного пользования» вышедшая в Германии в 1925-1926 годах книга Гитлера «Моя борьба», которую раздали высшим партийно-государственным сановникам и руководству пропагандистского ведомства. Содержавшиеся в ней основополагающие для нацистской идеологии саморазоблачительные откровения фюрера — гремучая смесь геополитики и «расовой теории»* — были широко востребованы советской антифашистской пропагандой. А когда в конце 1936 года был созван Чрезвычайный VIII съезд Советов и на нем был устроен грандиозный пропагандистский спектакль под названием «Принятие сталинской Конституции», Молотов впервые ознакомил советскую публику с ответом, данным еще 12 января 1931 г. Сталиным на запрос Еврейского телеграфного агентства в США**. Он также процитировал фрагмент из принятых гитлеровцами в 1935 году так называемых нюрнбергских расовых законов, гласящих, что «еврей не может быть гражданином Германской империи... лишается права голоса по политическим вопросам... не может занимать государственных должностей». Затем, используя эффект риторического контраста, торжественно заявил:

«...Наши братские чувства к еврейскому народу определяются тем, что он породил гениального творца идей коммунистического освобождения человечества и научно овладевшего высшими достижениями германской культуры и культуры других народов — Карла Маркса, что еврейский

* В «Майн кампф», этой библии антисемитизма, содержались и такие «откровения»: «В политическом отношении еврей бьет целые государства тем, что лишает их нужных средств, разрушает все основы национальной защиты, уничтожает веру в государственное руководство, начинает позорить всю предыдущую историю данного государства и забрасывает грязью все великое и значительное.... Еврейский народ — при всем том, что внешне он кажется очень развитым — на самом деле никакой истинной культуры не имеет, а в особенности не имеет никакой собственной культуры.... Евреи живут как паразиты на теле других наций и государств» (92).

** Этот лаконичный, хотя и несколько витиеватый по форме ответ, получивший позже заголовок «Об антисемитизме» и широко использовавшийся в СССР для пропаганды сталинской национальной политики, гласил: «Национальный и расовый шовинизм есть пережиток человеконенавистнических нравов, свойственных периоду каннибализма. Антисемитизм, как крайняя форма расового шовинизма, является наиболее опасным пережитком каннибализма... В СССР строжайше преследуется антисемитизм, как явление, глубоко враждебное Советскому строю. Активные антисемиты караются законом СССР смертной казнью» (93).

12*

179

народ, наряду с самыми развитыми нациями, дал многочисленных крупнейших представителей науки, техники и искусства, дал много славных героев революционной борьбы против угнетателей трудящихся и в нашей стране выдвинул и выдвигает все новых замечательных и талантливых руководителей и организаторов во всех отраслях строительства и защиты дела социализма. Всем этим определяется наше отношение к антисемитам и антисемитским зверствам, где бы они ни происходили»94.

Подобные декларации вовсе не означали, что сталинское руководство реально собиралось встать на защиту преследуемого нацистами германского еврейства (впрочем, его судьба тогда не особенно волновала и правящие круги западных демократий), просто в ход был пущен еще один пропагандистский козырь, работавший на положительный образ Страны Советов в мире. Но зато внутри страны последовали антигерманские действия верхов. Принятое было в 1934 году решение об открытии немецкого национального театра в Москве было аннулировано. В следующем году НКВД будет раскрыт «фашистский заговор» в Московском педагогическом институте иностранных языков и взяты под стражу пять преподавателей во главе с заведующим кафедрой немецкого языка. Осенью 1936-го ЦК ВКП(б) предпримет проверку преподавания иностранных языков в средних школах, техникумах и вузах. В результате будет подсчитано, что в школах РСФСР работают 8883 учителя немецкого языка и только 253 — английского. Выяснится также, что в Москве лишь в 40 школах из 565 идет обучение английскому языку, еще в 30 — французскому, тогда как во всех остальных — немецкому, и что в Белоруссии из иностранных языков преподается только немецкий. В принятом в итоге постановлении ЦК такое положение было названо ненормальным и его предлагалось срочно исправить путем расширения подготовки учителей английского и французского языков95.

Тогда же все более массовый характер стали принимать аресты немецких граждан, подозревавшихся в принадлежности к подпольным фашистским организациям. Размах этих репрессий даже побудил германское посольство в Москве выступить несколько раз с протестами. Однако подобные демарши не могли смягчить антигерманский настрой советского руководства. 11 марта 1937 г. политбюро признало нецелесообразным дальнейшее существование советско-германского общества «Культура и техника»96. Однако кульминацией германофобии в Советском Союзе стало разоблачение так называемого военно-фашистского заговора, о чем поведал 2 июня Сталин на расширенном заседании военного совета при наркоме обороны. Им было названо 13 имен политиков и военных (М.Н. Тухачевский, И.П. Уборевич и др.), составлявших якобы «ядро военно-политического заговора... которое имело систематические сношения с германскими фашистами, особенно с германским рейхсвером, и которое

180

приспосабливало всю свою работу к вкусам и заказам со стороны германских фашистов». На состоявшемся вскоре закрытом судебном заседании восемь «заговорщиков», входивших в высшее командование Красной армии, были приговорены к смертной казни как немецкие шпионы. На Западе потом, возможно, с подачи германских спецслужб, стали распускаться слухи о том, что процесс этот стал следствием фабрикации шефом СД и политической полиции Р. Гейдри-хом документов, изобличавших верхушку советских вооруженных сил как германскую агентуру, и передачи им этого компромата Сталину через чехословацкого президента Э. Бенеша*. В этой провокации участвовали и некоторые немецкие генералы, которые намеренно распространяли дезинформацию (в том числе и через военных представителей Англии и других западных стран в Берлине) о том, что советская военная элита настроена против евреев, Коминтерна и марксизма и готова после смерти Сталина установить в России военную диктатуру. Вообще же главари нацистов часто выдавали желаемое за действительное. Как бы забегая вперед, они пытались связать «ежовщину» с антисемитским перерождением власти в Кремле. Показательно, что 25 января 1937 г. Й. Геббельс записал в своем дневнике:

«В Москве опять показательный процесс. На сей раз почти исключительно против евреев. Радек и другие. Фюрер еще сомневается, имеется ли в процессе скрытая антисемитская тенденция. Возможно, Сталин все же желает избавиться от евреев. И среди военных, кажется, присутствует сильный антисемитизм. Итак, со вниманием будем следить за дальнейшим»'7.

На самом деле налицо был прежде всего всплеск антинемецких репрессий. 20 июля 1937 г. политбюро поручило Ежову «дать немедля приказ по органам НКВД об аресте всех немцев, работающих на оборонных заводах, и высылке части арестованных (видимо, немецких граждан. — Авт.) за границу». Об особо серьезном характере этого документа свидетельствовало содержавшееся в нем требование к Ежову представлять ежедневные сводки в ЦК о ходе арестов и количестве арестованных. В марте 1938-го очередь дошла и до центрального аппарата Наркомата оборонной промышленности, руководству которого совместно с НКВД было предписано срочно «очистить» военно-промышленный комплекс от еще работавших в этой сфере немцев, а также от поляков, латышей и эстонцев. А с 21 июня в

* Эта легенда, родившаяся, возможно, и не без участия Кремля, оказалась чрезвычайно живучей и была развеяна только в 1989 году, когда реабилитационной комиссией политбюро ЦК КПСС после тщательного изучения дела Тухачевского было заявлено, что никаких следов передачи Сталину документов по этому делу из-за границы не обнаружено. (Известия ЦК КПСС. — 1989. — № 4. — С. 61).

181

соответствии с директивой наркома обороны немцы и представители других считавшихся тогда неблагонадежными нацменьшинств (латыши, литовцы и др.) стали изгоняться из политорганов Красной армии'8.

Своего пика достиг антифашистский и антинемецкий настрой советской пропаганды. В области кино, в котором Сталин видел «величайшее средство массовой агитации»", в ряду историко-патрио-тических игровых лент — «Петр I» (1937-1939 гг., режиссер В.М. Петров ), «Минин и Пожарский» (1939 г., режиссеры В.И. Пудовкин и М.И. Доллер) — был создан фильм «Александр Невский» (1938 г., режиссер СМ. Эйзенштейн), которому социальным заказом была придана определенная антигерманская направленность*. На современную тематику производились главным образом фильмы, бичевавшие политику государственного антисемитизма в Германии. В качестве литературной основы для них использовались в основном сценарии, написанные немецкими евреями-эмигрантами. Лион Фейхтвангер**, например, подготовил таковой по своему роману «Семья Оппенгейм», за что Сталин распорядился выплатить ему в

* На создание этой картины Эйзенштейн был «мобилизован» специальным постановлением политбюро, поручившим 9 мая 1937 г. начальнику Главного управления кинопромышленности Б.З. Шумяцкому «использовать Эйзенштейна, дав ему задание (тему), предварительно утвердив его сценарий, текст и пр.». Не содержавшие в отличие от «Александра Невского» антинемецких выпадов фильмы «Петр I» и «Минин и Пожарский» были куплены Германией у СССР в начале1940 года за 15 тыс. марок, причем «Минин и Пожарский» — для использования в антипольской пропаганде (100).

** Фейхтвангер был одним из многочисленной плеяды западных левых интеллектуалов, которые были использованы Сталиным в пропагандистских целях. 8 января 1937 г. советский вождь принимал в Кремле немецкого писателя как самого почетного гостя. Возвратившись на Запад, Фейхтвангер опубликовал в Амстердаме положительный, а местами и восторженный отзыв о стране победившего социализма в виде книги «Москва 1937. Отчет о поездке для моих друзей», которая тут же была переведена на русский язык и издана «для служебного пользования» в количестве 250 экземпляров Особым бюро НКВД СССР. После ознакомления с книгой номенклатурной верхушки ее в ноябре 1937 года выпустили в свет уже массовым тиражом. Тем не менее в издательском предисловии отмечалось, что «книжка содержит ряд ошибок и неправильных оценок». Среди прочего советским властям пришлась наверняка не по вкусу слишком уж «непосредственная» форма, в которой излагалось в книге советское решение еврейского вопроса. В частности, в ней с простотой, которая, как известно, бывает хуже воров- „ ства, «в лоб» утверждалось, что Советский Союз «ассимилировал большую часть своего пятимиллионного еврейского населения», которое якобы навсегда распрощалось с «вредной иллюзией еврейской народности» (101). В конце 40-х годов, когда Фейхтвангер был причислен в Советском Союзе к «заправилам» международного космополитизма, его книга стала повсеместно изыматься из библиотек и книготорговой сети.

182

виде гонорара до 5 тыс. американских долларов102. Фильм по этому сценарию поставил в первой половине 1939 года режиссер Г.Л. Рошаль. Годом ранее была пущена в прокат картина Г.М. Раппапорта «Профессор Мамлок», созданная по сценарию немецкого писателя еврейского происхождения Фридриха Вольфа.

Бесспорно, антифашистская пропаганда, развернутая в Советском Союзе, сыграла значительную роль в разоблачении истинного, зверского лица германского нацизма. Однако следует иметь в виду, что в проекции на политическое закулисье взаимные пропагандистские пикировки СССР и Германии не только давали возможность этим странам каждой по-своему укреплять свой престиж в западном общественном мнении (первой — на пропаганде антифашизма, второй — антикоммунизма), но и помогали им под покровом внешней непримиримости скрывать какое-то время тенденцию к взаимному политическому тяготению, четко обозначившуюся с осени 1938 года. На путь сближения с Германией Сталина во многом толкнуло разочарование в политике западных демократий, наступившее после заключения ими пресловутого мюнхенского соглашения с Гитлером. И хотя, выступая на XV11I съезде партии, он еще продолжал называть страны «оси» «государствами-агрессорами», а их политическое руководство — «фашистскими заправилами», но острие его критики все же было направлено против правительств Англии и Франции, которые упрекались в том, что «немцам отдали район Чехословакии как цену за обязательство начать войну с Советским Союзом...»103.

Сомнения в искренности Запада и его способности принять на себя и тем более исполнить союзнические обязательства заставили руководство Советского Союза полагаться только на собственные силы и умение маневрировать в стремительно ухудшавшейся международной ситуации, когда, по словам Сталина, «новая империалистическая война стала фактом»104. Эгоизм (с его принципом «своя рубаха ближе к телу») и политика с позиции силы, доминировавшие в межгосударственных отношениях, в значительной мере и породили советско-германский договор о ненападении от 23 августа 1939 г. Заключивший эту сделку Сталин считал, что действует вполне согласно правилам, установленным «старыми прожженными буржуазными дипломатами» с их циничным лозунгом «политика есть политика», и в духе времени, когда «со слабыми не принято считаться, считаются только с сильными»105. Показательно, что такой традиционный политик, как У. Черчилль, очень высоко оценив результаты предвоенной активности советских руководителей на международной арене, писал впоследствии:

«Если их политика и была холодно-расчетливой, то она была также в этот момент в высокой степени реалистичной»106.

183

проблема польский евреев

Разразившаяся вскоре новая мировая война принесла народам Земли невиданные ранее бедствия и страдания. Для европейских евреев это грозное событие стало самым страшным периодом национальной катастрофы (Холокоста), переживаемой с момента фашизации Германии. Особый трагизм положения евреев, оказавшихся под властью нацистов, заключался в том, что мировое сообщество в лице западных демократий, не сумев преодолеть эгоистической озабоченности собственной безопасностью, не предприняло сколько-нибудь действенных мер для их спасения. Правда, в июле 1938 года по инициативе президента США Ф. Рузвельта и под эгидой Лиги наций во французском городе Эвиане собирались представители 32 стран для решения проблемы беженцев, прежде всего еврейских. И тогда даже была создана Международная коллегия по делам беженцев со штаб-квартирой в Лондоне, однако она так реально и не развернула свою деятельность. Ибо, когда от слов нужно было переходить к действиям, ни одно из государств-устроителей не пожелало принять гонимых евреев. Более того, весной 1939 года правительство премьер-министра Н. Чемберлена пересмотрело обязательства Великобритании в отношении Палестины, предложив в так называемой «Белой книге» создать там в течение десятилетнего срока новое государство, но не еврейское и не арабское, а двунациональное, федеративное, а также в течение ближайших пяти лет ограничить еврейскую иммиграцию на Ближний Восток суммарной квотой в 75 тыс. человек; в последующие же годы ее размер вообще подлежал согласованию с арабской стороной. Предусматривались также жесткие меры борьбы с незаконной иммиграцией. Почти так же действовали и США, где большим политическим влиянием пользовались изоляционисты: из-за введенных лимитов на прием иностранцев туда в 1933-1939 годах удалось въехать только 165 тыс. евреев. В мае 1939 года у южных берегов этой страны был сыгран первый акт драмы, участниками которой оказались 930 евреев-беженцев, прибывших в Новый Свет из Гамбурга. Судно «Сант-Луис», на борту которого они находились, должно было доставить их из Германии в Гавану (пассажиры имели кубинские въездные визы), однако диктатор Р.Ф. Батиста в последний момент запретил им сойти на берег. И тогда беженцы решили попытать счастья в порту Майами, но американские власти остались глухи к мольбам скитальцев. Несчастным не оставалось ничего другого, как отправиться обратно в Европу, где их только под сильным нажимом мировой общественности согласились 17 июня принять власти Бельгии, Франции, Голландии и Англии107.

Отстраненность мирового сообщества от проблемы еврейских беженцев и обусловленная этим трагическая безысходность их положения толкали порой представителей этой национальности на от

184

чаянные поступки. Желая отомстить за родителей, которых вместе с другими 17 тыс. польских евреев немецкие власти насильственно депортировали на покинутую ими в свое время из-за антисемитизма родину, 17-летний Гершель Гриншпан проник 7 ноября 1938 г. в германское посольство в Париже и смертельно ранил первого попавшегося ему на глаза дипломата, которым оказался третий секретарь Эрнст фон Рат. Воспользовавшись этим случайным инцидентом, который Гитлер назвал «одним из ударов мирового еврейства», шеф СД и гестапо Р. Гейдрих подготовил секретную директиву о повсеместном проведении в рейхе в ночь на 10 ноября еврейских погромов, которые решено было представить как стихийные народные выступления. На следующий день после этой варварской акции, вошедшей в историю под названием «хрустальной ночи», Гейдрих конфиденциально сообщил Г. Герингу следующие предварительные ее итоги:

«Результаты разрушения еврейских магазинов и домов пока сложно выразить в точных цифрах... 815 разрушенных магазинов, 171 сожженный или разрушенный дом — это только часть уничтоженного вследствие поджогов ... 119 синагог было сожжено, 76 полностью разрушены... Арестованы 20 тыс. евреев. По донесениям, убито 36 человек, столько же тяжело ранено. Все убитые и раненые — евреи...»1"*.

Разбойничий антиеврейский террор, развязанный нацистами, вызвал возмущение советской общественности. В здании Московской государственной консерватории состоялся митинг деятелей культуры, который транслировался по радио на весь мир. Среди выступавших был и С. Михоэлс, который тогда принял эстафету культурно-национального лидерства в среде советского еврейства. Аналогичные мероприятия прошли и в других городах, в том числе во Фрунзе, Калинине, Красноярске и Пятигорске.

Еще более острой была реакция на «хрустальную ночь» на Западе, особенно в Америке. Временный поверенный в делах СССР в США К.А. Уманский сообщал 1 декабря наркому иностранных дел Литвинову:

«По США прокатилась волна возмущения нацистским варварством, которое, по мнению знатоков, может сравниться только с антинемецкими настроениями периода вступления США в войну в 1917 году. Своими заявлениями и отозванием посла Рузвельт отразил и подогрел народное возмущение».

Другой советский полпред И.М. Майский, комментируя спустя месяц с небольшим в одном из своих донесений из Лондона ноябрьские события в Германии, отмечал, что они «сыграли особенно крупную роль в деле отрезвления... руководящих кругов Англии от Мюнхена»109.

Однако протесты Запада нимало не обеспокоили Гитлера. Более того, выступая 30 января 1939 г. в рейхстаге, он разразился угрозой

185

полного уничтожения евреев, заявив, что «если международные еврейские финансисты в Европе и за ее пределами сумеют еще раз втянуть народы мира в мировую войну, то ее результатом будет не большевизация мира и, следовательно, триумф еврейства, а уничтожение еврейской расы в Европе»'10.

То, что за этими словами стояли реальные планы, показали события, развернувшиеся после вторжения нацистов 1 сентября в Польшу. Спустя месяц вооруженные силы этой страны были разгромлены, и под властью немецких оккупантов оказались западные земли уже бывшего Польского государства с находившимся на них почти 2-миллионным еврейским населением. 17 сентября в соответствии с секретным протоколом к пакту Молотова-Ркббентропа советские войска вошли в Западную Белоруссию и на Западную Украину (земли, частично отторгнутые от России Польшей в 1920 г.). Официально Москва мотивировала свои действия тем, что «Польское государство и его правительство фактически перестали существовать... тем самым прекратили свое действие договора между СССР и Польшей» и «советское правительство не может безразлично относиться к тому, чтобы единокровные украинцы и белорусы, проживающие на территории Польши, брошенные на произвол судьбы, остались беззащитными»111. Но заявив о своем намерении позаботиться о белорусском и украинском населении разгромленной восточноевропейской страны, советское руководство ни словом не обмолвилось о гарантиях безопасности для населявших ее евреев, хотя еще 14 сентября «Правда» упоминала их наряду с украинцами и белорусами как национальные меньшинства, составлявшие в совокупности 40 % населения Польши. Вместе с тем евреи бывшей польской Западной Украины и Западной Белоруссии (свыше 1 млн. чел)* могли не беспокоиться за свои жизни: они стали теперь достоянием СССР, как, впрочем, и 196 тыс. квадратных километров присоединенных земель вместе с проживавшими на них более чем 11 млн. украинцев, белорусов и поляков. Эти цифры приобретенных Советским Союзом территориальных и людских ресурсов были приведены Молотовым, выступившим 31 октября на сессии Верховного совета СССР с подведением итогов западного осеннего похода Красной армии113.

Судьба же евреев из отошедшей к рейху Западной Польши Сталина не волновала. Созданной в двадцатых числах октября советско-германской смешанной комиссией по эвакуации, в которую от СССР вошли такие высокопоставленные чиновники, как

* По произведенным впоследствии подсчетам, количество евреев, проживавших на территориях, присоединенных к СССР осенью 1939 года, составляло примерно 1 270 ООО человек, а с учетом беженцев из Западной Польши — почти 1,5 млн. человек (112 ).

186

М.М. Литвинов, Г.П. Аркадьев (НКИД), И.И. Масленников (НКВД), И.Д. Злобин (Наркомфин), еврейская проблема вообще не рассматривалась. В подготовленном этой комиссией соглашении от 16 ноября говорилось только о советско-германском обмене русским, украинским, белорусским и немецким населением114. Поэтому сотням тысячам польских евреев пришлось на свой страх и риск решать вопрос о выборе места проживания. Из образовавшихся нелегальных потоков еврейских беженцев наиболее массовым был тот, который двигался в восточном направлении. Руководствуясь волей фюрера*, нацисты не только не препятствовали еврейскому исходу со своих земель, но, наоборот, в обход официальных соглашений всеми правдами и неправдами содействовали этому исходу. И хотя власти СССР противодействовали этому, на советскую территорию просочилось 150—200 тыс. беженцев. Вот что сообщал 5 декабря 1939 г. в германский МИД начальник штаба Верховного главнокомандования вермахта генерал-полковник В. Кейтель:

«Выдворение евреев на русскую территорию проходило не так гладко, как, вероятно, ожидалось. ■ На деле практика была, например, такой: в тихом месте, в лесу тысяча евреев была выдворена за русскую границу, в 15 километрах от этого места они снова вернулись к границе с русским офицером, который хотел заставить немецкого офицера принять их обратно»116.

А вот какая картина предстала взору одного из очевидцев драмы еврейских беженцев на новой советско-германской границе:

«Зимой 1939/40 года вдоль всего течения Буга разыгрывались невообразимые сцены, в которых содержалось едва лишь предчувствие того, что уже неуклонно надвигалось, чтобы погрузить миллионы жителей Польши в пятилетнюю агонию медленной смерти. Немцы не задерживали беглецов, но дубинками и прикладами давали им на дорогу последний показательный урок своей философии «расового мифа»; по ту сторону демаркационной линии в длинных тулупах, буденовских остроконечных шлемах и со штыками наголо стояли стражники «классового мифа», приветствуя скитальцев, бегущих на землю обетованную, спущенными с поводка овчарками или огнем ручных пулеметов. На двухкилометровой нейтральной полосе вдоль Буга в течение декабря, января, февраля и марта — под голым небом, на ветру и морозе, под снегопадом располагались обозом толпы бедолаг, укрытых перинами и красными одеялами, жгущих по ночам костры либо стучащих в крестьянские хаты с просьбой о помощи и убежище. На дворах устраивались небольшие ярмарки: за еду и помощь в переправе через Буг платили одеждой, драгоценностями и долларами... Большинство возвращалось обратно, под немецкую оккупацию, где в течение следующих лет

* Еще 5 января 1939 г. Гитлер на встрече с польским министром иностранных дел Ю. Беком заявил, что преисполнен твердой решимости выбросить евреев из Германии. А 24 января Геринг издал указ, требовавший принять «все меры для ускорения эмиграции евреев из Германии» (115).

187

они почти все без остатка погибли в крематориях Освенцима, Майданека, Бельзена и Бухенвальда; часть, однако, не сдавалась и упорно ждала удобного момента... В течение этих нескольких месяцев сквозь щели в демаркационной линии все-таки удалось протиснуться большому числу беженцев*...»"8.

Чтобы хоть как-то решить проблему тех евреев, которые в силу различных причин оказались в «чужой» зоне (советской или германской), то есть не по месту своего основного жительства, германской стороной была выдвинута, а советской принята инициатива, оформленная 27 декабря 1939 г. в Москве в виде следующего постановления политбюро:

«1. Поручить НКИД сообщить германскому посольству о согласии советского правительства на предложение правительства Германии касательно пропуска на территорию германских интересов до 60 тыс. беженцев. 2. Разрешить пропуск с германской стороны на территорию Западной Украины и Западной Белоруссии до 14 тыс. беженцев».

Нарком внутренних дел Украины И.А. Серов, который, находясь во Львове, руководил там составлением совместно с германскими представителями (в основном сотрудниками гестапо) списков подлежащих обмену лиц, докладывал тогда первому секретарю ЦК КП(б)У Хрущеву:

«У пункта регистрации желающих вернуться на польскую территорию (германскую зону. — Авт.) стоят огромные очереди. Когда я подошел туда, мне стало больно: ведь главным образом очередь состояла из еврейского населения. Что с ними будет? И настолько люди преданы всяким там бытовым мелочам — квартире, вещам. Они давали взятки гестаповцам, чтобы те помогли им поскорее выехать отсюда и вернуться к своим очагам»"".

В сторону запада следовали и опасавшиеся ареста члены Бунда и сионистских партий. Между тем нацистами предпринимается новая попытка давления на Москву. На сей раз инициатива исходила из структур Центральной имперской службы по делам еврейской эмиграции, которой также руководил Гейдрих. Но, как и следовало ожидать, советские власти ответили категорическим отказом,

* Части беженцев посчастливилось пробраться в Вильно. В октябре 1939 года этот бывший польский город был передан Советским Союзом Литовской республике и переименован в Вильнюс. К концу года там скопилось более 15 тыс. еврейских беженцев. Некоторым из них, в том числе и семье будущего историка Р. Пайпса, с помощью японского консула в Каунасе С. Сугихары удалось выехать в Палестину, США и другие страны. Отправкой евреев за границу в Литве занимались также общественный комитет беженцев, созданный представительствами «Джойнта», и комитета им. Гувера, деятельность которых позже, 12 декабря 1940 г., постановлением политбюро была признана «нежелательной» на территории Советской Литвы (117).

188

обоснованным начальником Переселенческого управления Е.М. Чекменевым в записке к Молотову от 9 февраля 1940 г.:

«Переселенческим управлением при СНК СССР получены два письма от Берлинского и Венского переселенческих бюро по вопросу организации переселения еврейского населения из Германии в СССР — конкретно в Биробиджан и Западную Украину. По соглашению Правительства СССР с Германией об эвакуации населения на территорию СССР эвакуируются лишь украинцы, белорусы, русины и русские. Считаем, что предложения указанных переселенческих бюро не могут быть приняты»120.

Воистину оказался прав советский дипломат — невозвращенец Ф.Ф. Раскольников, объявленный 17 июля 1939 г. Верховным судом СССР вне закона и потом тайно убитый за границей советским агентом. В сентябре он через русскую эмигрантскую прессу во Франции обратился к Сталину с открытым письмом, в котором обвинял:

«Еврейских рабочих, интеллигентов, ремесленников, бегущих от фашистского варварства, вы равнодушно предоставили гибели, захлопнув перед ними двери нашей страны, которая на своих огромных просторах может приютить многие тысячи эмигрантов»121.

Тем временем просочившимся нелегально на территорию СССР беженцам пришлось иметь дело с НКВД, по предложению которого 10 ноября 1939 г. политбюро образовало специальную комиссию под председательством Берии. Ей поручалось «точно учесть количество беженцев и организовать работу по целесообразному использованию части беженцев как рабочей силы, а также рассмотреть вопрос об обратной эвакуации остальной части их»122.

«Обратной эвакуации» подлежали в первую очередь «социально чуждые» и политически неблагонадежные «элементы», а также престарелые, больные и другие нетрудоспособные беженцы. Тем же, чья биография не содержала компрометирующих данных и кто был пригоден к труду, была предложена альтернатива: либо «добровольная» вербовка на тяжелые работы на севере и востоке страны и получение советского паспорта, либо принудительная депортация за советско-германскую границу. Часть беженцев, в основном молодежь, уступив нажиму властей, отправилась работать в советскую глубинку. Другие же — примерно 25 тыс. человек — категорически отказались от советского гражданства, предложенного бывшим польским гражданам указом президиума Верховного Совета СССР от 29 ноября 1939 г., и потребовали отправить их в демократические страны Запада или Палестину. Вскоре все они были возвращены в германскую зону. Третьи, а их было большинство, пытались, избегнув решения их судьбы властями, явочным порядком обосноваться на постоянное жительство в приграничных городах Украины и Белоруссии. Многих из них власти до поры до времени не трогали, так

189

как занимались первое время выявлением, арестами и отправкой в исправительно-трудовые лагеря тех евреев с вновь присоединенных к СССР территорий, кто имел компрометирующее социальное и политическое прошлое (то есть принадлежал к богатым слоям еврейской буржуазии или входил в сионистско-бундовские и кле^ рикальные организации). По некоторым данным, за период с 1939 по май 1941 года в Западной Белоруссии и на Западной Украине таковых было арестовано 23 590 человек. По другим сведениям, к июню 1941 года в исправительно-трудовых лагерях пребывало примерно 11—12 тыс. евреев из вновь присоединенных к СССР западных  регионов123.

С конца июня 1940 года, то есть после того как советские войска вошли в Литву, Латвию, Эстонию, Бессарабию и Северную Буковину, где также проживало значительное количество евреев*, руководство СССР, решив с учетом разгоравшейся в Европе войны (поражение Франции и т.д.) максимально обезопасить западные рубежи страны, форсировало выселение оттуда «социально-опасных элементов» и чистку этого региона от беженцев, среди которых евреи составляли 82-84 %. Всего вывозу в глубь страны подверглась около 100 тыс. ервейских беженцев. Они депортировались как спецпереселенцы на основании особой инструкции НКВД, утвержденной 10 апреля, но вступивший в действие только после того, как 5 июня во Львове закончила работу немецкая комиссия по рассмотрению индивидуальных прошений на выезд в германскую зону125.

Этапирование в основном осуществлялось на лесозаготовки европейского севера России. Какая* там была уготована жизнь переселенцам, становится ясным из их имевшего 152 подписи коллективного письма, отправленного 7 августа в ЦК ВКП(б) из райлес-пункта Ильма Елецкого района Архангельской области. Обращение это, написанное на идиш, было исполнено отчаяния и безысходности:

«...Мы работаем босыми в болотах до колену зарабатывая от одного до трех рублей в день, при очень плохом отношении к нам, работая вместе с различными преступниками. Мы все люди с профессиями, работая по своей специальности, могли бы зарабатывать значительно больше, принося пользу советской власти... На наше обращение к нашим начальникам с просьбой об улучшении нашего положения они отвечают: умирайте, достаточно земли здесь для того, чтобы вас похоронить... Какие грехи мы совершили по отношению к советской власти, что нас так тяжело карают? Мы удрали из быв

* В Литве (без Вильнюсского края) — 150 000, Латвии — 95 000, Эстонии — 5 000, Бессарабии и Сев. Буковине — 325 000 (124).

190

шей Польши, удирая от аэропланов и бомб, симпатизируя советской власти. Мы рассчитывали на помощь со стороны Советского Союза, прибывая на советскую территорию, мы немедленно начали работать на различных фабриках... И вот 29 июня ночью, после работы, нас взяли, поместили в вагоны и послали сюда на работу при таких условиях, что никто из нас не может заработать даже на еду. И поэтому мы вынуждены голодать целыми днями. Это заставило нас обратиться к вам. Докажите нам наши грехи, и мы возьмем на себя самые тяжкие наказания. Если нет, мы просим разослать нас в различные города, где каждый смог бы работать по своей специальности и где сумеем принести пользу советской власти, а также спастись от голодной смерти».

Письмо попало к Маленкову, .который направил его «для принятия необходимых мер» в НКВД СССР. Там этим вопросом занялся начальник Главного управления исправительно-трудовых лагерей и колоний В.В. Чернышов, чиновник, по воспоминаниям знавших его людей, рассудительный и осторожный. 19 декабря он сообщил в ЦК, что по жалобе евреев-спецпереселенцев была проведена проверка, в ходе которой сообщенные ими факты «частично подтвердились». Как докладывал генерал, были приняты меры «для устранения выявленных недочетов», по улучшению санитарного обслуживания спецпереселенцев и привлечению виновников Их тяжелого положения к уголовной ответственности. В феврале—марте 1941 года центральный аппарат НКВД вновь заинтересовался проблемой архангельских спецпереселенцев и проверил на сей раз положение дел в Плесецком районе, где было выявлено 11 случаев проявления антисемитизма со стороны работников леспромхозов и членов их семей. С началом войны условия режима, установленного для спецпереселенцев, были несколько смягчены: им было разрешено покинуть спецпоселки и свободно проживать в пределах Архангельской области126.

Проблемой беженцев, разумеется, не исчерпывались трудности, с которыми столкнулись власти, налаживая жизнь более 2 млн. евреев с вновь приобретенных территорий. Почти все они в отличие от остальных 3 млн. евреев СССР, имевших за плечами более чем 20-летний багаж советской жизни, практически не подверглись ассимиляции, сохранив в большинстве своем приверженность к традиционному укладу жизни, национальной культуре и родному языку. Принимая это во внимание, советское руководство пошло на открытие в Западной Белоруссии и на Западной Украине довольно значительного количества еврейских школ. К началу 1940 года их насчитывалось, скажем, в Барановичской области — 46, в Вилейской* — 32, Пинской — 18, Волынской — 33. Такими же причинами было обусловлено и увеличение в августе 1940 года тиража издававшейся на

* Потом вошла в Минскую область.

191

еврейском языке в Киеве газеты «Дер щтерн»*128. Для этих новых граждан СССР ушла в прошлое введенная в 1932 году при Ю. Пил-судском в высших учебных заведениях Польши так называемая numerus clausus («процентная норма») для евреев. Ранее ограниченные в своем праве на получение высшего образования, теперь они обладали таковым наравне с основными национальностями СССР. Предоставлялись им во всей полноте и политические права. Но поскольку таковые гарантировались советским законодательством лишь формально, ц результате состоявшихся 24 марта 1940 г. на присоединенных западных территориях выборов в Верховный совет СССР в числе 55 вновь избранных депутатов евреев вообще не оказалось, хотя их немало проживало в таких крупных городах, как Львов, Гродно, Белосток129.

Тем не менее, усматривая в событиях 1939-1940 годов залог грядущего обновления еврейской национальной жизни, известный литературовед и критик И.М. Нусинов, выступая в Москве, отмечал, что рост еврейского населения в Советском Союзе благодаря освобождению западных областей Украины и Белоруссии «должен повлечь там за собой бурное возрождение еврейской культуры, а оттуда это возрождение должно перекинуться сюда». Чтобы на месте ознакомиться с проблемами еврейства вновь присоединенных территорий, Нусинов, который до 1939 года руководил еврейской секцией в Союзе советских писателей, вместе со своим преемником на этом посту поэтом П.Д. Маркишем, а также с другими еврейскими литераторами — А.Д. Кушнировым, Л.М. Квитко, С.З. Галкиным и И.М. Добрушиным — выехал в феврале 1940-го в Белоруссию. В Минске они были приняты первым секретарем ЦК КП(б)Б П.К. Пономарен-ко, присланным в 1938 году из Москвы руководить этой республикой. Потом в сопровождении секретаря еврейской секции ССП Белоруссии поэта З.М. Аксельрода московская делегация отправилась в Белосток. Там в честь столичных гостей был организован «большой еврейский вечер», на который пришли представители местной еврейской общественности. А на следующий день москвичам показали ряд еврейских школ и культурно-просветительных учреждений. Душой этой поездки был упомянутый выше Аксельрод, который активно пытался убедить белорусские власти в необходимости содействия развитию еврейской культуры в западных областях республики, мотивируя это тем, что вновь созданным там культурно-просветительным очагам будет сподручней заниматься

* Однако Москва пошла на это очень неохотно, дав санкцию только на минимальное увеличение тиража «Дер штерн»: с 20 до 25 тыс. экземпляров. Когда же в ноябре 1940 года первый секретарь ЦК КП(б)У Н.С. Хрущев попросил увеличить тираж газеты еще на 10 тыс. экземпляров, ЦК ВКП(б) ответил отказом (127).

192

«социалистической перековкой» «зараженного мелкобуржуазной психологией» местного еврейского населения. Во многом благодаря его усилиям была учреждена еврейская секция при Институте литературы и языка* в Минске и начала выходить новая газета на идиш «Белостокер штерн», которую он же и редактировал. На беду Ак-сельрода такая его активность была истолкована властями как проявление национализма. Вскоре поэта арестовали, препроводив в минскую тюрьму, где он и погиб в 1941 году.

Возвратившись в Москву, Нусинов и другие побывавшие в Белоруссии литераторы стали ходатаями по жалобам, поступившим от местных жителей. Ими было составлено письмо в правительство с просьбой о прекращении выселения в административном порядке польских евреев в северные районы СССР. Тогда же, в начале 1940 года, Нусинов вместе с Маркишем побывали на приеме у заместителя наркома иностранных дел С.А. Лозовского** и проинформировали его о том, что к проживавшим в Белостоке евреям обращаются многочисленные родственники из варшавского гетто и умоляют их помочь выехать в Советский Союз. В ответ Лозовский пообещал помочь131. Правда, вряд ли он был уверен в положительном результате. Ведь ему, высокопоставленному чиновнику, было известно, что высшее руководство страны не только не заинтересовано в оказании помощи «чужим» евреям, пусть даже и оказавшимся под нацистским господством, но с некоторых пор все более подозрительно относится к «своим» собственным.

* В какой-то мере эта секция стала правопреемницей последовательно существовавших в Белоруссии в 1922-1936 годах еврейского отдела Института белорусской культуры, еврейского сектора Белорусской академии наук, Института еврейской пролетарской культуры (130).

** Лозовский (Дридзо) родился в 1878 году на Украине в семье бедного еврейского учителя (меламеда). Включившись в революционное движение, в 1901-м вступил в РСДРП. В 1906-м был арестован. Но в 1908-м по дороге из Александровского централа (Иркутск) в ссылку сумел бежать и выехать за границу. С 1911-го был в группе болыпевиков-«примиренцев» в Париже, редактировал вместе с Троцким газеты «Голос», «Наше слово». Возвратившись в 1917-м в Россию, в июле примкнул к большевистской партии, но в декабре был исключен из нее за призыв к созданию «однородного социалистического правительства» и выступление против партийного руководства профсоюзами. В феврале 1918тго возглавил РСДРП (интернационалистов), довольно малочисленную политическую группу, которая в конце 1919-го влилась в РКП(б). Возглавляя в 1921-1937 годах Красный Интернационал профсоюзов (Профинтерн), помогал Сталину бороться с троцкистами и правыми. До назначения в НКИД работал директором Гослитиздата.

13 — 2738

193

фактор нацистского влияния

Заключив в конце августа 1939-го сделку с Гитлером, Сталин помимо трезвого расчета и прагматизма проявил еще и те качества, за которые в свое время Наполеон назвал Александра I «настоящим византийцем». Желая выиграть время и накопить достаточно сил для ведения большой войны и потому стремясь как можно долее не ввязываться в неизбежную схватку со своим новоиспеченным непредсказуемым союзником, претендовавшим на лавры Карла Великого — покорителя континентальной Европы, советский вождь должен был не только прибегать к политическим мистификациям, но и в который уже раз поступиться принципом большевистского интернационализма. Еще до того как пакт Молотова—Риббентропа стал политической реальностью, Сталин решил отмежеваться в глазах Гитлера от его главных внутренних врагов — немецких коммунистов. 3 июля 1939 г. политбюро распорядилось прекратить издание в Москве газеты немецких антифашистов «Die Deutsche Zeitung», редактор которой был вскоре арестован. Тем самым через казавшуюся еще вчера непреодолимой идеологическую пропасть стал наводиться связующий оба режима мост обоюдовыгодного компромисса. На устроенном 26 июля приеме в честь советских дипломатических представителей в Берлине эксперт германского МИД по вопросам экономики Восточной Европы К.Ю. Шнурре отметил позитивные, с точки зрения германского руководства, изменения, «произошедшие в русском большевизме в последние годы». Конкретизируя свою мысль, он пояснил следом, что в СССР «Коминтерн уже заменен политбюро, которое следует теперь совершенно другой политике»: «Слияние большевизма с национальной историей России, выражающееся в прославлении великих русских людей и подвигов (празднование годовщины Полтавской битвы Петра Первого, битвы на Чудском озере Александра Невского), изменило интернациональный характер большевизма... особенно с тех пор, как Сталин отложил на неопределенный срок мировую революцию». А 2 августа глава МИД Германии И. Риббентроп прямо заявил приглашенному для беседы временному поверенному в делах СССР Г.А. Астахову:

«Не кажется ли Вам, что национальный принцип в Вашей стране начинает преобладать над интернациональным? Это вопрос, который наиболее интересует фюрера...»1-4.

Настоящим подарком для фюрера стала передача германским властям немецких и австрийских политэмигрантов (в том числе и еврейского происхождения), взятых под стражу НКВД начиная с 1937 года. Эта акция приняла массовый характер в первые месяцы 1940-го. В том же году в сталинском руководстве серьезно обсуждалась и возможность роспуска Коминтерна, но его ликвидацию

194

решено было отложить, чтобы это не выглядело как явная уступка немцам.

Соответствующим образом перестраивалась и советская пропаганда. С осени 1939 года стали запрещаться печатные издания, кинофильмы, радиопередачи, театральные постановки, обличавшие фашизм или содержавшие антигерманские выпады. Существенный импульс этой кампании был дан выступлением 31 октября на заседании Верховного Совета СССР Молотова, который осудил Англию и Францию, ведущих «войну» за «уничтожение гитлеризма»1", и тем самым как бы дал понять, что существовавший до августа 1939 года антагонизм между СССР и Германией носил не столько идеологический характер, сколько межгосударственно-политический. Именно это выступление главы советского правительства подвигло студентов ГИТИСа В. Королева и О. Левина обратиться к нему 13 ноября и сообщить, что готовившаяся к постановке в Московском еврейском театре пьеса П.Д. Маркиша «Пир» «подставляет национал-социалистскую Германию», так как «не может не вызвать ярость зрителя, в особенности еврейского, против нее». Тем более, как доносили студенты, представители Комитета по делам искусств, присутствовавшие на предпремьерном прогоне спектакля, заявили им, что эта постановка является ответом театра на еврейские погромы в Германии в 1938 году. Однако в ходе произведенного по этому «сигналу» расследования ничего крамольного в пьесе, посвященной событиям гражданской войны на Украине, не обнаружилось. Председатель Комитета по делам искусств М.Б. Храпченко сообщил тогда в Кремль, что обвинения, выдвинутые авторами письма против сотрудников его ведомства, являются необоснованными134. Премьера «Пира» с большим успехом прошла 16 ноября, и в тот же день в «Вечерней Москве» даже появился весьма благожелательный отзыв на нее. Вместе с тем другую пьесу того же автора «Клятва», принятую было к постановке на сцене ГОСЕТа, зритель так и не увидел: ее сюжет о тяжелой судьбе еврейской семьи, -бежавшей из гитлеровской Германии в Палестину, вряд ли понравился бы в Берлине135: По той же причине потерпели неудачу и попытки Л.Р. Шейнина, руководящего сотрудника Прокуратуры СССР, автора популярного в те годы детектива «Записки следователя», начать съемки художественного фильма по написанному им на основе архивных документов сценарию о знаменитом судебном процессе 1913 года в Киеве над Менделем Бейлисом, обвиненным в ритуальном убийстве русского мальчика Андрея Ющинского. В картине должны были сниматься актеры ГОСЕТа, а за ее постановку брался С.М. Эйзенштейн, который вместе с Шейниным обратился в Агитпроп за соответствующим разрешением. Но И января 1941 г. кинорежиссеру позвонил Жданов и сказал, что предлагаемая им тематика «не представляет интереса».

13*

195

Это был уже не первый отказ, с которым столкнулись Эйзенштейн и Шейнин в верхах. В мае 1940 года они также тщетно пытались добиться у И.Г. Большакова согласия на съемки фильма о шпионских похождениях знаменитого Д. Лоуренса Аравийского136. Видимо, Кремль не желал постуйаться провозглашенным им 17 сентября 1939 г. нейтралитетом в войне и не хотел так или иначе вмешиваться в германо-английское соперничество на Ближнем Востоке. Взамен знаменитому киномастеру предложили поставить в Большом театре оперу Р. Вагнера «Валькирия». Премьера любимого Гитлером произведения состоялась 21 ноября. Но на реверанс Москвы Берлин отреагировал с холодным высокомерием: присутствовавшие на спектакле немецкие дипломаты назвали его «еврейско-большевистским»137. Эта странная постановка продержалась на главной сцене страны всего три месяца, последнее представление оперы состоялось 27 февраля 1941 г. А Эйзенштейн приступил вскоре к выполнению нового сталинского заказа, начав работу над фильмом «Иван Грозный». Так на конкретной судьбе и творчестве бывшего пролеткультовца и создателя киногимна пролетарской революции «Броненосец "Потемкин"» отразилась общая метаморфоза, произошедшая в 30-х годах в советской пропаганде, которая все меньше апеллировала к таким символам, как ленинский броневик, и все больше — к державной мощи Медного всадника.

антисемитизм как элемент власти

Как показали последующие события, курс сталинского руководства на возрождение имперского шовинизма, последовательное уничтожение в партии интернационалистского духа и ленинских кадров, КУРС. увенчавшийся официальной проповедью примиренчества с нацистской идеологией на международной арене и жестокой расправой с противниками этой идеологии у себя в стране, в конечном итоге обернулся переходом к негласной политике государственного антисемитизма. Очевидные признаки такого перехода проявились в начале мая 1939 года. Тогда Сталин освободил от обязанностей наркома иностранных дел Литвинова, тяготевшего к союзу с западными демократиями и получившего известность в мире хлесткими антифашистскими выступлениями в Лиге наций, и передал этот пост председателю СНК СССР Молотову, который потом вспоминал:

«...Когда сняли Литвинова и я пришел на иностранные дела, Сталин сказал мне: «Убери из наркомата евреев». Слава Богу, что сказал! Дело в том, что евреи составляли там абсолютное большинство в руководстве и среди послов. Это, конечно, неправильно. Латыши и евреи... И каждый за собой целый хвост тащил»11'''.

196

В результате чистки в НКИДе, начатой в 1937-м Ежовым и законченной в 1939-м Молотовым и Берией, была репрессирована большая часть его руководящего состава, в который действительно входило много евреев. В наркомате арестовали, в частности, следующих заведующих отделами: печати — Е.А. Гнедина (сына А.Л. Гельфанда-Парвуса, деятеля германской социал-демократии, скандально известного тайным посредничеством между Лениным и германским генеральным штабом в годы Первой мировой войны), экономического — Б.Д. Розенблюма, второго западного — Г.И. Вайнштейна, дипломатической связи — Г.К. Грикмана. Правда, 13 мая 1939 г. Молотов взял к себе заместителем в НКИД еврея Лозовского. Но это назначение пришлось на момент, когда официальный антисемитизм только формировался, и стало одним из тех последних исключений, которые лишь подтверждали все более закреплявшееся правило. Решение Молотова было продиктовано тем, что он хорошо знал Лозовского еще с дореволюционного времени по совместной подпольной работе в Казани и потому, безусловно доверяя ему, считал «своим человеком», за что потом серьезно поплатился.

Немецкая дипломатия сразу же отреагировала на ставшую сенсационной кадровую перестановку. Временный поверенный в делах Германии в СССР В. Типпельскирх сообщил 4 мая в Берлин, что отставка Литвинова представляется результатом неожиданного решения Сталина, так как Литвинов еще накануне как ни в чем не бывало принимал британского посла, а сменивший его «Молотов (не еврей) считается «наиболее близким другом и ближайшим соратником» Сталина».

А вот более поздний отклик на это событие такого лидера западной демократии, как У. Черчилль:

«Еврей Литвинов ушел, и было устранено главное предубеждение Гитлера. С этого момента германское правительство перестало называть свою политику антибольшевистской и обратило всю свою брань в адрес "плутократий"»13'.

Советские верхи, до которых, возможно, доходили публиковавшиеся тогда Ю. Штрайхером (патологический антисемит из окружения Гитлера) в «Der Sturmer» провокационные призывы силами вермахта искоренить в России еврейство, живо интересовались произведенным ими на немцев эффектом, нацелив посольство в Берлине на получение соответствующей информации. 5 мая один из высокопоставленных сотрудников германского МИД Шнурре констатировал в своем меморандуме, что посетивший его временный поверенный в делах СССР в Германии Г.А. Астахов «коснулся смещения Литвинова и попытался, не задавая прямых вопросов, узнать, приведет ли это событие к изменению нашей позиции в отношении Советского Союза» и что тот «особенно подчеркивал

197

большое значение личности Молотова... который будет оказывать большое влияние на будущую советскую внешнюю политику»140.-Тот же Астахов, сообщая спустя четыре дня в Москву о встрече с заместителем заведующего отделом печати МИД Германии Б. Штум-мом, отмечал, что его собеседник «не удержался от того, чтобы не развить мысли о том, что, мол, уход Литвинова, пользующегося репутацией главного вдохновителя комбинаций, направленных против Германии, также может благотворно отразиться на советско-германских отношениях»141.

Начавшийся с взаимного дипломатического зондирования политический роман между Москвой и Берлином развивался столь бурно и стремительно, что уже 23 августа в Москву в качестве воспреемника родившегося в результате советско-германского договора о ненападении прилетел германский министр иностранных дел И. Риббентроп. Принятый Сталиным, тот был приятно удивлен не только предложенным им тостом за здоровье Гитлера. Не менее отрадным сюрпризом стало для гостя и вроде бы прозвучавшее из уст советского вождя замечание о том, что тот «ждет лишь того момента, когда в СССР будет достаточно своей интеллигенции, чтобы полностью покончить с засильем в руководстве евреев, которые пока еще ему нужны»*143.

Для таких цинично-прагматичных рассуждений (если они действительно имели место) у Сталина были свои резоны. Ведь не мог он не считаться с тем, что на начало 1939 года из каждой тысячи евреев 268 имели среднее, а 57 — высшее образование, тогда как для русских такие показатели выражались соответственно цифрами 81 и б144. Хотя это обстоятельство, разумеется, не мешало ему, и возможно раньше препятствовать под различными предлогами назначению евреев на высшие аппаратные посты**. Исходившие от вождя национально-кадровые веяния быстро проникали в высшие номенклатурные сферы. Показательно в этой связи свидетельство Густава Вехтера, высокопоставленного эсэсовца, направленного осенью 1939 года на

* О резонансе в рейхе на такого рода доверительные откровения советских руководителей телеграфировал в Нью-Йорк корреспондент «The Nation» в Германии О. Г. Виллард: «В ответственных кругах Германии распространена уверенность, что соглашение со Сталиным предусматривает применение нюрнбергских законов по отношению к русским евреям и что это будет осуществлено в течение шести месяцев со дня подписания пакта» (142).

** Говорят, что когда однажды Л.М. Каганович, уже будучи наркомом путей сообщения, принес в конце 30-х — начале 40-х годов Сталину список кандидатов на руководящие должности в своем ведомстве, тот отказался его одобрить из-за обилия в нем еврейских фамилий. При этом «хозяин» назидательно заметил, что в свое время ему в аналогичной ситуации пришлось выслушать от Ленина следующее наставление: «Товарищ Сталин! Запомните раз и навсегда и зарубите себе на носу, батенька: если у вас начальник — еврей, то зам непременно должен быть русским! И наоборот!» (145).

198

советско-германскую границу для решения вопросов о беженцах. Тот однажды разоткровенничался с контактировавшим с ним советским уполномоченным B.C. Егнаровым (был уволен в запас из органов МВД в чине генерал-майора в июле 1956 г.) на тему о том, что рейх быстрей очистился от евреев, если бы Советская Россия, где нет антисемитизма, более активно принимала беженцев. Это пожелание не вызвало особого энтузиазма у советского представителя, который, завершая разговор, сказал: «Мы у себя найдем другие способы устранения евреев»146.

Даже если усомниться в достоверности этих конкретных фактов, существует еще и такой объективный и надежный источник, как архивные материалы секретариата и оргбюро ЦК. Документы этих органов, ведавших назначением и перемещением руководящих кадров, свидетельствуют о том, что примерно с лета 1938 года в святая святых партии — аппарате ЦК прекращаются кадровые назначения чиновников еврейского происхождения, а с конца того же года, то есть с началом советско-германского сближения, оттуда исподволь стали устранять евреев (на первых порах по одному и почти незаметно), уцелевших после «большого террора». Причем увольняли их, как правило, под благовидными предлогами, без скандалов и, как правило, с последующим трудоустройством на престижные должности в наркоматы и другие государственные учреждения, откуда их начнут убирать спустя несколько лет147. Эта тенденция в кадровой политике Кремля заметно усилилась после заключения советско-германского пакта и продолжала развиваться в дальнейшем по нарастающей. Свою роль в этом процессе сыграли и желание Сталина на «деле» опровергнуть тем самым расхожий штамп геббель-совской пропаганды об СССР как об «иудейско-коммунистическом царстве»*, и усиление его подозрительности в отношении собствен

* Идейно-теоретическую основу пропаганды Третьего рейха помимо гитлеровской «Майн кампф» составлял и объемный опус заместителя фюрера по духовной и идеологической подготовке членов нацистской партии А. Розенберга «Миф XX века. Оценка духовно-интеллектуальной борьбы фигур нашего времени» (1930 г.) о всемирном еврейском заговоре, ставшем причиной всех бед, обрушившихся на арийские народы начиная с падения Римской империи и кончая поражением Германии в Первой мировой войне. Будучи уроженцем Ревеля и прослушав до революции курс лекций в Московском университете, Розенберг много внимания уделял России, воцарение большевиков в которой представлялось ему как следствие все того же заговора во главе с «Троцким (Бронштейном), Зиновьевым (Апфельбаумом), Радеком (Собельсоном) и Кагановичем (мифическая сестра последнего Роза была объявлена нацистской пропагандой третьей женой Сталина. —Авт.), вступившими в сговор с сионистскими плутократами Ротшильдами, Вар-бургами и Шиффами и подчинившими своей власти податливых и ленивых русских, не способных сохранить чистоту своей расы».

199

ного еврейства, обусловленное помимо прочего и тем, что в результате заключения пакта с Гитлером советское государство, как и в 1918 году, после «Бреста», оказалось противопоставленным как западным демократиям, так и тесно связанным с ними международным сионистским кругам. Существовали также побудительные причины, так сказать, внутреннего порядка, вызванные постоянно прогрессировавшей личной юдофобией Сталина*, предпринятой им государственно-патриотической перестройкой идейной сферы и «большим террором» конца 30-х годов, который, не будучи по сути своей антисемитской акцией, тем не менее устранил из высшего и среднего слоев советской номенклатуры (от членов ЦК ВКП(б), наркомов и заведующих отделами ЦК до начальников главков и отделов в наркоматах и директоров предприятий и их заместителей) достаточно много евреев, сделавших карьеру в благоприятные для них первые послереволюционные и 20-е годы. Правда, в ЦК ВКП(б), состоявшем на март 1939-го из 71 члена, количество евреев по сравнению с февралем 1934-го даже незначительно возросло — с 10 до 11. Однако того же нельзя сказать о динамике еврейского присутствия в высших органах представительной государственной власти. Так, если в 1935 году среди избранных в ЦИК СССР 608 членов было 98 евреев (16 %), то в сформированном в конце 1937 года Верховном Совете СССР, состоявшем из 1143 депутатов, их оказалось всего 47 (4 %)149. Много евреев выбыло в годы «большого террора» и из советского министерского корпуса. Были расстреляны такие руководители союзных наркоматов, как А.Д. Брускин (машиностроения), И.Я. Вейцер (внутренней торговли), Г.Н. Каминский (здравоохранения), И.М. Клейнер (комитет по заготовкам сельскохозяйственных продуктов при СНК СССР), М.И. Калманович (зерновых и животноводческих совхозов), А.З. Гилинский (пищевой промышленности), А.П. Розенгольц (внешней торговли), М.Л. Рухимович (оборонной промышленности), Г.Г. Ягода (внутренних дел) и др. С окончанием «ежовщины», в период относительного смягчения режима кадровый террор хоть больше и не свирепствовал так, как прежде, тем не менее все же продолжался. В предвоенные годы были сняты со своих постов такие союзные наркомы еврейского происхождения, как Н.М. Анцелович (лесной промышленности), М.Д. Берман

* В личной библиотеке Сталина в Кремле хранилась книга немецкого журналиста К. Гейдена «История националтсоциализма» (Берлин, 1932 г.), » которой вождь подчеркнул следующие слова, сказанные Гитлером в 1922 году: «В правом лагере евреи стараются так резко выразить все имеющиеся недостатки, чтобы как можно больше раздразнить человека из народа; они культивируют жажду денег, цинизм, жестокосердие, отвратительный снобизм. Все больше евреев пробираются в лучшие семьи, в результате ведущий слой нации стал по существу чужд собственному народу» (148).

200