цепких объятий ГУЛАГа писатель И.М. Добрушин, отбывший лагерный срок, но скончавшийся в августе 1953 года в ссылке. Редактора альманаха «Геймланд» А.Д. Кушнирова, которого арестовать не успели, также можно считать жертвой режима. В сентябре 1949 года он умер от обострившейся болезни горла.
Если одних пытка страхом уничтожала физически, то других она калечила духовно. Морально сломить удавалось, как правило, тех людей, которые, следуя закону социального дарвинизма, стремились во что бы то ни стало приспособиться к ставшей для них крайне неблагоприятной социальной среде. Ради этого они готовы были обвинить во всех смертных грехах своих репрессированных единокровных собратьев про перу. Чтобы уцелеть, пошел на сделку с совестью и поэт А.А. Вергелис. В начале 1949 года ему было всего лишь 30 лет, но в ликвидированных тогда редакции альманаха «Геймланд» и объединении еврейских писателей он занимал руководящие посты. Спасая собственную свободу (а может быть, и жизнь), Вергелис в конце того же года направил в партийное бюро Союза советских писателей пространное послание, в котором каялся в собственных ошибках, проклинал еврейскую литературу (главным образом арестованных писателей) и доносил на тех ее представителей, кто еще оставался на воле. Он вскрыл три «порочных особенности» еврейской литературы. Первая, по его мнению, состояла в том, что она, развиваясь после революции «на благодатной почве советской действительности, не смогла стать подлинно советской литературой», так как «старшее поколение еврейских писателей, составлявших... основной костяк литературы на еврейском языке, ушло своими корнями в прошлое, бережно оберегало традиции мелкобуржуазного, местечкового прошлого». Вторая «порочная особенность» заключалась в том, что еврейская литература, даже «развиваясь в семье братских советских литератур, рядом с литературой великого русского народа, тем не менее жила национально обособленной, национально ограниченной жизнью». «Не широкий и правдивый показ советской действительности, а недостойная возня с разными надуманными и давно отпавшими в нашей стране "еврейскими проблемами"» — все это составляло по Вергелису «националистическую суть» еврейской литературы. И, наконец, ее третья «порочная особенность» коренилась в том, что она, не оправдав доверия советского народа, «ориентировалась на зарубежного читателя, являясь, таким образом, литературой космополитической, раболепствующей перед иностранщиной»200.
Сталин, любивший прокламировать свое бережное отношение к молодому поколению советской интеллигенции, не отмеченному печатью «проклятого буржуазного прошлого», Вергелиса пощадил, сохранив его в качестве наглядного опровержения «досужих домыслов» антисоветской пропаганды о политическом антисеми-
31-2738 481
тизме в СССР. В благодарность за это еврейский поэт верой и правдой служил советскому режиму вплоть до его развала, и, дожив до преклонного возраста, и по сию пору остается на изрядно побитом жизненными бурями корабле под названием «Еврейская литература».
Но было и немало таких людей, которые, несмотря на выпавшие на их долю испытания, сумели сохранить незапятнанной свою честь и, пройдя через тюремно-лагерные ужасы, все же, пережив диктатора, вышли на свободу, утратив, правда, навсегда здоровье и радость к жизни. Это и поэт и драматург С.З. Галкин, получивший 25 января 1950 г. от Особого совещания десять лет лагерей и освобожденный из-под стражи 12 декабря 1955 г. решением бюрократической структуры с длинным названием — «Центральная комиссия по пересмотру дел на лиц, осужденных за контрреволюционные преступления, содержащихся в лагерях, колониях и тюрьмах МВД СССР и находящихся в ссылке и на поселении». Это и писатель СВ. Гордон, чьи «преступления» потянули на 15-летний срок лишения свободы: столь строгое наказание обусловливалось тем, что в годы войны он выезжал в Куйбышев и подготовил потом для ЕАК материал об авиационном заводе № 1 и 4-м Государственном подшипниковом заводе, а в послевоенное время активно сотрудничал с «Эйникайт» и несколько раз командировался в Крым, на Украину, в Биробиджан, находившийся в закрытой, режимной зоне. Это и еврейский писа-; тель с Украины А.Я. Каган, которому 25 февраля 1952 г. сталинская; фемида определила наказание в виде 25 лет лагерей. Такой внуши-' тельный срок стал следствием того, что на Западе была опубликована, его статья «Евреи в Киеве», а в 1948 году он передал в ЕАК «секрет-* ный» материал о газопроводе «Дашава—Киев». Это и писатель Н.И. Забара, который с 1945 по январь 1947 года работал в Берлине-корреспондентом «Tagliche Rundschau», газеты советской военной администрации в Германии. 11 сентября 1950 г. в ходе допроса он К показал, что в Берлине часто встречался с руководителем местного" отделения сионистской организации «Мизрахи» Э. Нельгансом,| через которого познакомился с американскими военнослужащими \ Айзенбергом и Рокком, представлявшими интересы «Джойнта», ai также с раввином американского гарнизона в германской столице ; капитаном Шубовым. Все они вели активную агитацию среди советских граждан еврейского происхождения (гражданских и военно- \ служащих) за выезд в Палестину. Забару они снабдили сионистской литературой (тексты выступлений X. Вейцмана и пр.), которую ; он в начале 1947 года ввез нелегально в СССР и передал Феферу и Михоэлсу, с которыми был хорошо знаком201. Это и еврейский прозаик Х.А. Зильберман, находившийся в заключении с 1951 по 1956 год.
482
К началу 1953 года преследование еврейских литераторов набрало уже такую инерциальную силу, что даже смерть диктатора не сразу остановила эти гонения. Не в последнюю очередь это было обусловлено позицией руководства ССП, в том числе и заместителя Фадеева по союзу Симонова. Оказавшись в ходе актикосмополитической кампании в одной связке с такими завзятыми охранителями сталинизма, как Софронов и Кожевников, этот литературный маршал вынужден был наращивать свой личный вклад в борьбу с еврейской культурой. Если в июне 1948 года Симонов советует Шепилову (тогда заместителю главы Агитпропа) «вежливо» отклонить проект польских еврейских писателей Б. Геллера и Г. Смоляра об участии их советских соплеменников в организации выпуска международного литературно-художественного альманаха202, то 19 марта 1953 г., то есть уже после смерти Сталина, он подготовил и подписал вместе с Фадеевым и другим заместителем последнего, А. А. Сурковым, уже неприкрыто антисемитскую по духу записку на имя Н.С. Хрущева. Имея характерный для той поры циничный заголовок «О мерах секретариата Союза писателей по освобождению писательских организаций от балласта», она содержала следующую статистику шовинистического характера: из 1102 членов московской писательской организации 662 русских (60%), 329 евреев (29,8%), 23 украинца (2,0%), 21 армянин (1,9%) и 67 представителей других национальностей. Далее в цифрах была представлена динамика приема евреев в столичную писательскую организацию начиная с момента ее создания: в 1934 году — 124 (35,3%), в 1935-1940 годах — 85 (34,8%), в 1941-1946 годах — 75 (28,4%.), в 1947-1952 годах — 49 (20,3%). После чего давался следующий комментарий:
«Такой искусственно завышенный прием в ССП лиц еврейской национальности объясняется тем, что многие из них принимались не по литературным заслугам, а в результате сниженных требований, приятельских отношений, а в ряде случаев в результате замаскированных проявлений националистической семейственности (особенно в период существования в Союзе писателей еврейского литературного объединения, часть представителей которого входила в состав руководящих органов ССП СССР)».
И, наконец, следовал вывод, раскрывавший и конкретизировавший таинственный смысл выражения «писательский балласт»:
«Все руководство еврейского литературного объединения и значительная часть его членов были в свое время репрессированы органами МГБ. После ликвидации объединения и прекращения изданий на еврейском языке только четверо из 22 еврейских писателей, входивших ранее в это объединение, занялись литературной работой и эпизодически выступают в печати на русском языке. Остальные являются балластом в Московской организации Союза писателей... Близкое к этому положение существует в Ленинградской организации. Не вполне благополучно обстоит дело с состоянием творческих кадров в Союзе писателей Украины».
31*
483
Излагалась и методика «лечения» кадровой болезни, и принимались обязательства по исцелению от нее организма писательской организации:
«Полностью сознавая свою ответственность за такое положение с творческими кадрами, руководство Союза советских писателей считает необходимым... последовательно и неуклонно освобождать Союз писателей от балласта... Эта работа должна проводиться постепенно, опираясь на пристальное изучение кадров. Вместе с тем мы считаем необходимым добиться того, чтобы в течение 1953-1954 годов существующее ненормальное положение с составом творческих кадров писателей было бы решительно исправлено».
В заключение рапортовалось об уже принятых практических мерах по освобождению ССП от «балласта» — исключении из числа его членов первой партии литераторов еврейского происхождения в составе 11 человек, в том числе еврейских поэтесс М.С. Хенкиной и Д.Ш. Хорол203.
ЛИКВИДАЦИЯ ЕВРЕЙСКИ» ТЕАТРОВ
С начала 1949 года один за другим стали закрываться еврейские театры, которых до войны насчитывалось десять — в Москве, Киеве, . Харькове, Одессе, Минске, Биробиджане и других городах. Причем | удушение еврейской мельпомены происходило в основном административным путем и разворачивалось на фоне изощренных аппаратных игр. Все началось с того, что Совет министров СССР постановлениями от 4 марта 1948 г. и 6 февраля 1949 г., предусматривавшими сокращение государственных дотаций театрам и меры по «улучшению их финансовой деятельности», сначала существенно урезал, а потом и совсем прекратил государственную материальную помощь многим театрам, в том числе и еврейским. Лишившись бюджетных субсидий, эти театры на первый взгляд оказались вроде бы в одинаково бедственном положении. Однако это было не так. В то время как даже ГОСЕТ (не говоря уже о других еврейских театрах), несмотря на просьбу о помощи, направленную в феврале 1948 года Молотову Зускиным, Фефером и Маркишем, так ничего и не получил, дополнительные денежные средства все же продолжали выделяться «в виде исключения» некоторым другим театрам, в том числе и национальным. 6 июля 1949 г., скажем, бюро по культуре при Совете министров СССР приняло решение об увеличении дотаций на 1800 тыс. рублей якутским театрам, на 500 тыс. рублей — Тувинскому театру и на 450 тыс. рублей — Горно-Алтайскому театру204 .
Ссылки на убыточность еврейских театров вполне отвечали политической линии сталинского руководства на ликвидацию этих, в его понимании, идеологических рассадников сионизма. Причем регио
484
нальное руководство уловило этот настрой центра еще до начала массовых репрессий против представителей еврейской культуры. В июне 1948 года Комитету по делам искусств при Совете министров СССР даже пришлось пожаловаться в ЦК (разумеется, тщетно) на первого секретаря Одесского обкома партии А.И. Кириченко, запретившего под надуманным предлогом гастроли московского ГОСЕТа во вверенном ему областном центре205.
В то же время нельзя сбрасывать со счетов и то обстоятельство, что молодое поколение евреев, будучи своего рода продуктом послереволюционной интенсивной ассимиляции, в большинстве своем не владело родным языком и значительно дистанцировалось от культуры своего народа, что, конечно, не могло не вести к снижению посещаемости национальных театров. Тем не менее, пытаясь как-то противостоять всем этим естественным и искусственно созданным трудностям, отдельные представители столичной еврейской интеллигенции, в том числе и ассимилированной ее части, принялись активно распространять среди близких им людей платные абонементы на спектакли ГОСЕТа. Даже Г. Меир, которую 16 сентября торжественно и при большом стечении народа принимали в этом театре, украшенном с фасада бело-голубым полотнищем со щитом Давида, купила несколько таких абонементов для нуждавшихся евреев.
Как уже отмечалось выше, именно такого рода демонстрации еврейской национальной солидарности осени 1948-го, будучи восприняты Сталиным как реакционное противодействие объективно обусловленной ассимиляции, и дали ему повод прибегнуть к репрессивно-административным методам форсирования этого процесса. Вот тогда-то для обоснования необходимости ликвидации еврейских театров власти наряду с резонами экономическими стали использовать идеологические и политические. Как и прежде в подобных случаях, наибольшую ретивость опять же выказала периферийная номенклатура. 8 февраля 1949 г., то есть в тот день, когда были запрещены литературные еврейские альманахи и писательские объединения, секретарь ЦК КП(б) Белоруссии Гусаров обратился к Маленкову за санкцией на закрытие Белорусского государственного еврейского драматического театра в Минске (БелГОСЕТ). При этом в ход была пущена новомодная «комбинированная» (экономическо-идеологическая) мотивация: театр «обслуживает незначительную часть населения Минска и является дефицитным»; он «пропагандировал проамериканские настроения, ставил своей целью внедрение в сознание еврейского населения мысли, что еврейский театр — не обычное культурное учреждение, а центр особого "еврейского дела"»; «среди работников театра длительное время распространялись националистические настроения, будто бы русские и белорусы повинны в смерти тысяч евреев, так как не защитили их от немцев и помогали немцам в истреблении евреев».
485
Маленков поручил во всем разобраться главе Агитпропа Шепи-лову. В свою очередь тот, имея в кругах столичных интеллектуалов репутацию либерала, не собирался и в данном случае рубить, что называется, сплеча. Ссылаясь на то, что аппарат ЦК ВКП(б), как жена Цезаря, должен быть всегда вне подозрений, а посему его сотрудникам необходимо всемерно оберегать себя от обвинений в антисемитизме, Шепилов подготовил проект постановления секретариата ЦК, относящий вопрос закрытия театра исключительно к компетенции белорусских государственных властей, которым и предлагалось принять соответствующее решение. Тем самым по сути дела Шепилов выступил за использование лицемерной тактики «цивилизованного», осторожного удушения еврейской культуры, маскировавшей причастность центра к этой акции. Новые правила аппаратной игры, предло-, женные Москвой, в Минске восприняли как руководство к действию. Сначала для обработки общественного мнения в республиканской печати была организована шумная кампания, направленная на дискредитацию Еврейского театра и его директора Виктора Головчи-нера, обвиненного в постановке националистических и космополитических пьес. А в марте 1949-го Совет министров Белоруссии принял постановление о ликвидации БелГОСЕТа206.
В какой-то мере благодаря тому, что теперь столичные партийные чиновники предпочитали таскать каштаны из огня чужими руками, московскому ГОСЕТу удалось продержаться почти год после начала массовых арестов еврейской интеллигенции, хотя с этого времени ситуация вокруг него постоянно накалялась. С середины января 1949-го «Известия» перестали публиковать объявления о спектаклях, шедших в ГОСЕТе имени Михоэлса. Однако в апреле публикация этих анонсов неожиданно возобновилась, правда, в названии театра ; имя Михоэлса уже отсутствовало. Внимательный наблюдатель из всего этого мог сделать вывод, что перешедшая в наступление на детище Михоэлса административная рать хоть и потрепала его изрядно,. но все же не нанесла ему пока смертельного удара. Если говорить; конкретно об этой аппаратной атаке, то ее важнейшим эпизодом стало \ обращение 23 февраля председателя Комитета по делам искусств П.И. Лебедева к председателю бюро по культуре при Совете министров СССР К.Е. Ворошилову и секретарю ЦК Маленкову с предложением закрыть ГОСЕТ с 1 марта. Обоснованием служила уже знакомая читателю аргументация: театр «не оправдывает себя в финансовом отношении и работать на самоокупаемости в дальнейшем не может». В подтверждение приводились данные о том, что средняя посещаемость ГОСЕТа в 1948 году составила 45,5%, причем в январе— феврале 1949-го она упала до 20—25%. Основная же причина такого резкого снижения зрительского интереса к театру — страх получить «черную метку» буржуазного националиста и затем угодить в места не столь отдаленные — разумеется, не называлась. Констатирова
486
лось только, что «дети и молодежь, за редким исключением, на спектакли на еврейском языке не ходят»207.
Действуя более осмотрительно и цинично, сталинская бюрократия предпочитала теперь обнаженно политизированным расправам образца 30-х годов не рассчитанную на широкую огласку технологию «тихого террора», уснащенную в том числе и «экономическими» рычагами. Так, если в 1948 году ГОСЕТ получил из госбюджета 578 тыс. рублей в качестве дотации, то в 1949 году — ни копейки. Однако не ржавело в небрежении и старое оружие из полицейского и идеологического арсеналов. Тогда же, в феврале — марте, МГБ подготовило по заданию ЦК список политически неблагонадежных работников и актеров Еврейского театра с указанием их родственных связей с заграницей, а Комитет по делам искусств составил справку с крайне негативными рецензиями на спектакли, шедшие на сцене ГОСЕТа. Когда эти материалы поступили на Старую площадь, то заместитель заведующего Агитпропом Ф.М. Головенченко (курировал секторы искусства и художественной литературы) подготовил по горячим следам записки на имя Сталина и Маленкова. В них говорилось о «засорении» репертуара театра идейно порочными пьесами драматургов-националистов («... поставлены пьесы репрессированных авторов Фефера, Маркиша, Добрушина»), а его кадров — «людьми, не представляющими художественной ценности и не заслуживающими политического доверия». На основании этого предлагалось ликвидировать ГОСЕТ постановлением ЦК. Соответствующий проект услужливо прилагался. Но тогда он так и не был принят. Причин тому было несколько. Во-первых, вскоре, на излете антикосмополитической кампании, ретивого сверх разума Головенченко убрали из Агитпропа. А во-вторых, ЦК, действуя так, чтобы оставаться в тени, передал устами Маленкова указание Лебедеву самому «решить вопрос» о театре, что и было сделано. 14 ноября Лебедев отчитался перед Сусловым в том, что издал приказ закрыть ГОСЕТ с 1 декабря «в связи с низкой посещаемостью и тяжелым финансовым положением208*.
Таким же образом еще ранее по распоряжению Шепидова Комитет по делам искусств ликвидировал Московское государственное еврейское театральное училище им. СМ. Михоэлса. А в сентябре украинские власти закрыли Театр им. Шолом-Алейхема в Черновцах.
Не избежал общей участи и Биробиджанский государственный еврейский театр им. Л.М. Кагановича, которым руководил Е.Л. Гель-
* Под тем же формальным предлогом в 1950 году был затушен и очаг русского искусства, знаменитый Московский академический камерный театр, которым в 1914-1949 годах руководил его основатель и близкий друг Михоэлса А.Я. Таиров. В том же году он умер, не выдержав обвинений в космополитических и формалистических «вывертах», заведших якобы театр в тупик.
487
фанд. Его закрытие, последовавшее после распоряжения Совета министров РСФСР от 22 октября 1949 г.209, происходило в рамках всеобъемлющей акции по фактической ликвидации зачатков еврейской автономии в этом регионе.
АРЕСТЫ В БИРОБИДЖАНЕ
Одна из причин такого развития событий коренилась в том, что к концу 40-х годов стратегическая роль Дальнего Востока в сложившемся к тому времени глобальном советско-американском противостоянии резко возросла. А раз так, то по легко угадываемой логике кремлевского диктатора, в системе обороны этого региона не должно было быть ослабленных сионизмом звеньев.
Как и повсюду в Советском Союзе, послевоенные политические морозы в Биробиджане крепчали постепенно. В период со второй половины 1945-го по 1947 год включительно в отношениях этой области с центром даже наблюдалось некоторое потепление. С окончанием войны, в течение которой организованного переселения новых жителей в ЕАО не проводилось, руководство ЕАО, стремясь укрепить за счет новых сил и средств хиреющую экономику края, стало настойчиво добиваться от Москвы оказания материальной помощи. Но, самое главное, 4 декабря 1945 г. первый секретарь обкома ВКП(б) ЕАО А.Н. Бахмутский* и председатель облисполкома М.Н. Зильбер-штейн направили Сталину письмо, в котором наряду с просьбой о ■ социально-экономической поддержке области содержалось предложение о ее преобразовании в самостоятельную автономную республику, напрямую подчиненную Москве. Свой проект они мотивировали тем, что «после того как советское государство спасло миллионы евреев от физического уничтожения гитлеровцами, есть прямая необходимость дальнейшего развития еврейской социалистической государственности в СССР»2".
В советских верхах это обращение было воспринято неоднозначно. Материально-технические и кадровые ресурсы области были выделены оперативно и в немалых масштабах. 26 января 1946 г. вышло специальное постановление СНК РСФСР «О мероприятиях по укреплению и дальнейшему развитию хозяйства Еврейской автономной области», которым среди прочего предусматривалось направление в Биробиджан 50 учителей-евреев и 20 врачей («в первую очередь еврейской национальности»). Даже пропагандистское ведомство Александрова подготовило довольно объемное решение секретариата ЦК
* До назначения в апреле 1943 года первым секретарем обкома партии ЕАО Бахмутский был заместителем председателя Хабаровского крайисполкома (210).
488
от 4 апреля «О мерах помощи обкому ВКП(б) Еврейской автономной области в организации массово-политической и культурно-просветительной работы среди населения», на основании которого газета «Биробиджанер штерн» теперь стала выходить вместо одного три раза в неделю, а другая областная газета — «Биробиджанская звезда» — увеличивалась в объеме до четырех полос, а по тиражу — до 10 тыс. экземпляров. Кроме того, в области учреждались газетно-книжное издательство и ежеквартальный литературно-художественный и общественно-политический альманах на еврейском языке212.
Однако предложение о преобразовании Еврейской области в автономную республику было отвергнуто сразу и решительно как «необоснованное». Очевидно, уже тогда Сталин воспринял эту инициативу как попытку еврейских националистов взять реванш за поражение с крымским проектом. Однако когда в июне ЕАК обратился к Берии и Кагановичу с просьбой ходатайствовать о возобновлении организованного переселения евреев в Биробиджан и о предоставлении им соответствующих материальных льгот213, советское руководство не ответило отказом, поскольку было заинтересовано в смягчении напряженной ситуации, сложившейся вокруг реэвакуированных евреев на разоренном войной юге европейской части СССР. Первые эшелоны с переселенцами двинулись на Дальний Восток в 1947-м. В этом и следующем году в ЕАО прибыли 1904 еврейские семьи, 877 из которых были трудоустроены на предприятиях сельского хозяйства, а 1027 — в промышленности. И хотя за тот же период ЕАО покинуло 400 семей, на начало 1949 года там проживало 20 тыс. евреев (на 13% больше чем перед войной). Внешне все складывалось вроде бы нормально, даже удалось «пробить» постановление Совета министров СССР от 7 января «О мероприятиях по развитию народного хозяйства и культуры Еврейской автономной области»214. Но на самом деле это была только видимость благополучия. Усиливавшийся тем временем государственный антисемитизм в стране должен был рано или поздно сказаться на положении дел в Биробиджане. Так и произошло. Первые придирки к руководству ЕАО начались еще в феврале 1948-го, после того как на Дальнем Востоке побывала комиссия УК ЦК во главе с Д.С. Полянским (член политбюро в хрущевско-брежневский период). Возвратившись в Москву, тот обрисовал секретарю ЦК Кузнецову положение дел в ЕАО в самых мрачных тонах, возложив ответственность за «вскрытые» им провалы, ошибки и злоупотребления в идеологической, кадровой, хозяйственной и других областях на Бахмутского и его подчиненных. Однако девятый вал критической волны пришелся на май 1949-го, когда Хабаровский крайком партии, возглавлявшийся первым секретарем А.Г. Гусевым, направил секретарям ЦК Суслову и Пономаренко целый свод обвинений против руководства ЕАО. Эти материалы были переданы в Комиссию партийного контроля Шкирятову, а тот,
489
как полагалось, возбудил персональное дело в отношении Бахмут-ского, и запущенная таким образом машина партийного следствия стала набирать обороты. В начале июня по запросу КПК Абакумов представил в ЦК компромат на Бахмутского, собранный по линии МГБ уполномоченным этого ведомства на Дальнем Востоке генералом С.А. Гоглидзе, назначенным на этот пост в марте 1948-го215.
Видя, как над ними сгущаются тучи, биробиджанские чиновники спешно слали в Москву покаянные письма, заверяя столичное начальство в преданности и стремлении исправиться. Эта бумажная река, состоявшая из потоков обличений одних и самобичеваний других, позволяет в какой-то мере разобраться в том, что конкретно инкриминировалось руководству ЕАО. Главный пункт обвинений состоял в том, что оно, ссылаясь на обещание, данное М.И. Калининым в 1931 году повысить статус Биробиджана, когда еврейское население области достигнет 20-30 тыс. человек, обратилось к центру с предложением преобразовать ЕАО в автономную республику. Эта, а также другие инициативы Бахмутского и его окружения (просьбы создать в Биробиджане государственный еврейский университет, перевести политехническое образование в области на еврейский язык, преобразовать местную газету «Биробиджанер штерн» в общесоюзную) были расценены в верхах как проявление националистического прожектерства. Явный национализм усмотрели и в том, что летом 1947 года по указанию Бахмутского детский дом в Биробиджане был преобразован в еврейский, после чего оттуда были удалены ребята других национальностей. Кроме того, тому же Бахмутскому и новому председателю исполкома ЕАО М.Е. Левитину вменили в вину ориентацию «в основном на еврейские кадры», что подкреплялось следующими данными: среди номенклатурных партийных и комсомольских работников области евреи составляли 54%, среди советских работников — 56%, а руководящий состав идеологических учреждений был укомплектован еврейскими кадрами на 80-90%2К'. Весьма серьезными ! были и подозрения властей по поводу сотрудничества Бахмутского с ЕАК. Чтобы выгородить себя, последний был вынужден представить в ЦК следующее покаянное объяснение:
«.. .Личной связи ни с кем из бывших членов антифашистского комитета у меня не было.... Будучи членом этого комитета, мне пришлось в комитете быть всего два раза.... До меня доходили слухи, да и во время моего посещения комитета я сам обратил внимание на нездоровую атмосферу в комитете. Это меня и побудило в начале ноября 1948 года информировать о нездоровой обстановке в этом комитете. Будучи на приеме у заведующего отделом партий- ■ ных, профсоюзных и комсомольских органов ЦК ВКП(б) товарища Черно-усова, я ему высказал свои замечания по работе этого комитета: а) о том, что в комитете царит затхлая обстановка, что там собираются, брюзжат и сплетничают всякие недовольные элементы; б) что у руководящих работников комитета Фефера, Жица имеются бундовские настроения, что они пытаются
490
превратить комитет в особый центр по решению еврейских вопросов и т.д.;
в) о том, что в комитете, в связи с созданием Государства Израиль, имеют место сионистские, антипатриотические и антисоветские настроения, что они собирают письма от бывших фронтовиков — советских евреев на предмет создания специального легиона на защиту Израиля, вынашивают мысль о сборе средств и пожертвований на приобретение для них оружия и т.д.;
г) мною был сообщен товарищу Черноусову ряд фактов провокационной деятельности в Москве посла Израиля Мейерсон. Повторяю еще раз, что у меня никакой личной связи с преступниками и мерзавцами, врагами народа из бывшего еврейского антифашистского комитета никогда не было»2".
Однако отчаянная попытка Бахмутского откреститься от своих бывших друзей в ЕАК успеха не имела. На Старой площади не забыли, что не без участия партийного главы ЕАО Фефер в апреле 1948-го пытался (хотя и тщетно) добиться в ЦК разрешения на приезд в СССР вице-председателя Биробиджанского комитета в США («Амбиджана») Я.П. Будиша. Последний познакомился с Фефером и Михоэлсом летом 1943 года в Нью-Йорке и в отличие от руководителя «Джойнта» Розенберга выступал тогда и потом за приоритетное развитие советской еврейской автономии не в Крыму, а на Дальнем Востоке. Потом Абакумов задним числом припишет левому общественному деятелю и благотворителю Будишу следующую, якобы имевшую глубокий политический подтекст фразу: «Нас интересует не только Еврейская автономная область, но и весь Дальний Восток». Эта примитивная манипуляция не только дала повод советским властям не пустить Будиша в СССР, но и позволила выдвинуть потом серьезные обвинения против сотрудничавшего с «Амбиджаном» биробиджанского руководства. Напрасно Бахмутский пытался оправдаться тем, что начиная с момента своего основания в 1928 году «Амбиджан» помогал ЕАО машинами, оборудованием, материалами, продуктами питания, одеждой, и только за период 1945-1948 годов из США было получено для Биробиджана различного имущества и подарков на сумму свыше 6 млн. рублей. Еще в конце 1948 года советские власти «установили», что «Амбиджан» связан с сионистскими организациями, а 10 ноября МИД дал указание послу в Вашингтоне заявить официально, что СССР не заинтересован в связях с этой организацией и в самом ее существовании. В итоге руководители ЕАО были обвинены в том, что «не вели необходимой борьбы с распространением в области проамериканских, националистических настроений, против низкопоклонства перед США», более того, пытались ввести советское правительство в заблуждение, уверяя, что «Амбиджан» является прогрессивной и благотворительной организацией, а также прибегли к шантажу, говоря, что если Советский Союз откажется от его помощи, то сотни миллионов долларов пойдут Государству Израиль. Окончательно отношения с «Амбиджаном» были разорваны 30 января 1950 г. с принятием соответствующего поста
491
новления политбюро, одобрившего следующий текст телеграммы, направленной от имени облисполкома ЕАО в Нью-Йорк:
«Благодарим «Амбиджан» за присланные подарки. Вместе с тем, выражая пожелания Еврейской автономной области, считаем необходимым сообщить Вам, что в присылке в дальнейшем каких-либо подарков нет необходимости»2'*.
Стараниями МГБ была брошена тень не только на внешние связи биробиджанского руководства, оно также было обвинено в содействии внутренним врагам. Перед этим дальневосточные органы госбезопасности явно по команде из Москвы «вскрыли» в ЕАО разветвленное «сионистское подполье», «окопавшееся» в редакции «Биро-биджанер штерн», областном радиокомитете, театре, музее и других культурно-идеологических учреждениях. Членами организации буржуазных националистов были объявлены приехавшая из Палестины поэтесса Л.Ш. Вассерман, бывший редактор «Биробиджанер штерн» Б.И. Миллер, писатель Г.Б. Рабинков, поэт из Польши И.Н. Гольд-вассер (Эмиот), актер Ф.Л. Аронес, прибывший с Украины литератор И.Б. Керлер, литературовед и переводчик Б.А. Слуцкий и другие деятели еврейской культуры. В связи с тем, что многие из них публиковались в альманахе «Биробиджан», а «исключенные из рядов партии националисты» Миллер и Рабинков, кроме того, входили в состав его редколлегии, 15 июля 1949 г. бюро обкома ЕАО приняло решение о прекращении издания этого органа объединения писателей области. Спустя примерно год все вышеназванные, а также некоторые другие представители еврейской интеллигенции оказались за решеткой. Например, Миллер, который с чувством горького разочарования сказал, что «Еврейская автономная область не оправдала наших надежд, превратившись в фабрику ассимиляции евреев», был арестован 31 мая 1950 г. Особое совещание приговорило его к десяти годам лагерей за «подрывную работу против национальной политики ВКП(б), Советского правительства, за обособление ЕАО от других ! областей СССР, подрыв единства и дружбы народов СССР, протаскивание националистических взглядов в своих произведениях». Выжив, он в середине 50-х вышел на свободу. Выдержали испытание ГУЛАГом и некоторые из его репрессированных коллег и друзей, в том числе Керлер, который в 1971 году эмигрировал в Израиль, и Гольдвассер, который сначала выехал в Польшу, а потом в Израиль, где написал подробный отчет о своем пребывании в СССР, переданный потом спецслужбами в Иерусалимский еврейский университет219.
Между тем Бахмутскому предъявляли все новые обвинения, как политические, так и носившие характер служебных злоупотреблений. В частности, ему вменили в вину телеграмму Сталину, опубликованную в «Правде» 30 мая 1944 г., в которой сообщалось о том, что трудящиеся ЕАО собрали в фонд помощи детям, пострадавшим от немецкой
492
оккупации, 1 млн. 662 тыс. рублей, и принималось обязательство создать на эти средства два детских городка для еврейских сирот на 2000-2500 мест. Однако потом выяснилось, что эти городки так и не были построены, а выделенные на них деньги были потрачены областными начальниками на другие цели, в том числе на удовлетворение личных нужд.
В общем, скопившегося на Старой площади компромата оказалось более чем достаточно для принятия 25 июня 1949 г. решения политбюро «Об ошибках секретаря обкома Еврейской автономной области Хабаровского края т. Бахмутского А.Н. и председателя облисполкома т. Левитина М.Е.», которым оба были сняты со своих постов «за допущенные политические ошибки». Обсуждению этого постановления была посвящена состоявшаяся через месяц в Биробиджане VII областная партийная конференция, прошедшая под сталинским лозунгом «Национализм — это та последняя позиция, с которой нужно сбросить буржуазию, чтобы окончательно победить ее». На конференции новым секретарем обкома партии был утвержден П.В. Симонов, присланный из ЦК ВКП(б). Одновременно был избран новый состав обкома, в который вошли 42 русских и 16 евреев. На прошедшем 18 августа под председательством Симонова* бюро обкома ЕАО Бахмутский и Левитин были обвинены в буржуазном национализме и исключены из партии. Бахмутский, кроме того, 4 октября решением политбюро был выведен из состава Верховного Совета СССР.
В процессе развернувшейся в ЕАО кардинальной кадровой чистки своих постов лишились и десятки других чиновников, в том числе председатель Биробиджанского горисполкома М.З. Спиваковский, председатель областного радиокомитета П.З. Оксенгорн, начальник областного управления МГБ И.Ф. Бранзбург. Последнему, помимо прочего, вменили в вину и то, что один из его подчиненных, некто Р.З. Кенигсберг, не только высказал сомнение в обоснованности начавшихся гонений на еврейскую творческую интеллигенцию в Биробиджане, но и открыто заявил: «Проклинаю тот день, когда я дал согласие работать в органах МГБ»221.
Дальнейшая судьба твердокаменного коммуниста Бахмутского, сына аптекаря из Белгорода, трудившегося в 20-х рабочим на московском металлургическом заводе «Серп и молот», а в 30-е ставшего партработником на заводе «Динамо», сложилась драматически. 28 января 1951г. его арестовали, предъявив обвинение в измене родине и антисоветской пропаганде. 20-23 февраля 1952 г. на заседании военной коллегии под председательством генерал-майора юстиции А.Г. Сус-
* Однако впоследствии Симонов разочаровал московское начальство. Уж очень настойчиво он просил ЦК вновь открыть Биробиджанский еврейский театр. В результате ему пришлось распрощаться со своим постом, на который решением политбюро от 21 августа 1952 г. был назначен А.П. Шитиков, прежде работавший в аппарате Хабаровского обкома (220).
493
лина состоялось слушание дела бывшего руководителя ЕАО. Он был признан виновным в том, что с 1944 года «проводил контрреволюционную деятельность, направленную на подрыв и ослабление Советского Союза... поддерживал связи» с Михоэлсом, Фефером и другими членами ЕАК*, «не вел борьбы с преклонением перед иностранщиной и по существу одобрял пропаганду буржуазного еврейского национализма и космополитизма», разгласил сведения, составлявшие государственную тайну (о местах залегания олова, угля и других полезных ископаемых, о наличии в области предприятий оборонного значения, о размещении японских военнопленных). За все это ему была определена высшая мера наказания в виде расстрела. Однако 5 апреля президиум Верховного Совета СССР заменил смертную казнь 25 годами лагерей. Освободили Бахмутского незадолго до открытия XX съезда партии, 23 января 1956 г.
На том же закрытом процессе, который осудил Бахмутского, перед военной коллегией предстали в качестве подсудимых и другие бывшие руководители ЕАО: председатель облисполкома (до 1947 года) М.Н. Зильберштейн, его преемник на этом посту Левитин, секретарь обкома ЕАО по идеологии З.С. Брохин, секретарь облисполкома A.M. Рутенберг, редактор литературного альманаха «Биробиджан» Х.И. Мальтийский, ответственный секретарь «Биробиджанер штерн» Н.М. Фридман, редактор «Биробиджанской звезды» М.М. Фрадкин. Получив большие сроки заключения в лагерях, они пребывали там не очень долго. Их выпустили на свободу после 28 декабря 1955 г., когда приговор в отношении их был отменен222.
Массированная репрессивная акция, почти полностью лишившая еврейское население ЕАО его управленческой и интеллектуальной элиты, окончательно похоронила пропагандистский в своей основе проект превращения Биробиджана в процветающий «красный Сион». В конечном счете так и не сбылось пророчество Ильи Эренбурга, сокрушавшегося когда-то по поводу того, что ЕАО может стать большим еврейским гетто Советского Союза.
ГОНЕНИЯ HR ИУДАИЗМ
Прополка номенклатурной нивы от еврейских буржуазных националистов не могла не сказаться негативным образом на положении верующих евреев. В том же Биробиджане вместе с другими функционерами был снят со своего поста заместитель председателя облисполкома А.И. Ярмицкий. Главной причиной его смещения послужило то, что в 1947 году он дал добро на создание в областном центре
* Поэтому документы по делу Бахмутского 21 марта 1952 г. были приобщены к делу ЕАК.
494
еврейской религиозной общины и открытие синагоги*, а потом поддержал инициативу верующих о разделении городского кладбища на русское и еврейское223.
То, что иудаизм принял на себя часть ударов, которые с конца 1948 года начали сыпаться сверху на еврейскую культуру и интеллигенцию, обусловливалось традиционным его стремлением к тесному единению с верующими не только в религиозной, но и в светской, повседневной жизни. И с этим власти не могли смириться. МГБ направило тогда в ЦК как заслуживающую самого серьезного внимания информацию о том, что главный раввин московской хоральной синагоги Шлифер заявил, что «синагога в условиях СССР есть единственное легальное учреждение, где евреи могут поднять свои голоса» и что «единение и спайка — это есть сила еврейского народа». После воссоздания Государства Израиль московская еврейская религиозная община организовала по этому случаю в июне 1948 года торжественное молебствие, на котором присутствовало 10 тыс. человек. Пришедшие на богослужение заполнили тогда не только помещение синагоги, где был вывешен израильский герб и транспарант «Еврейский народ — жив», но и запрудили весь примыкающий к ней Спа-соголенищевский переулок. Под аплодисменты присутствовавших были зачитаны поздравительные телеграммы на имя президента Израиля Вейцмана и главного раввина этого государства Герцеля. Такие же службы прошли тогда в Черновцах, Ташкенте и других городах. Однако этим проявление солидарности с Израилем со стороны верующих евреев не ограничилось. В Ленинграде и Ужгороде к уполномоченным Совета по делам религиозных культовявились руководители еврейских религиозных общин и заявили о необходимости оказания помощи Государству Израиль, в том числе и военной224.
Реагируя на эти тревожные «сигналы», ЦК ВКП(б), определявший общерелигиозную политику, принял ряд мер по сдерживанию социальной активности иудаизма и недопущению его сращивания с национализмом, в том числе и на международной арене. Еще в апреле 1948 года политбюро запретило выезд в Польшу для участия в траурном собрании по случаю пятилетия восстания в варшавском гетто делегации раввинов Москвы и Киева225.
Но непосредственным главным «куратором» еврейских религиозных общин оставалось МГБ СССР. После того как в дни приезда Г. Меир около столичной синагоги прошли массовые еврейские демонстрации (подобных Москва не видела со времен открытых выступлений оппозиции в 1927 году), это ведомство заимело большой
* Еврейское население главного города ЕАО особой религиозностью не отличалось. 24 сентября 1947 г. на богослужении, посвященном празднованию еврейского Нового года, в биробиджанской синагоге присутствовало от 400 до 500 верующих.
495
зуб на главного раввина Шлифера, видя в нем чуть ли не основного виновника произошедшего. Поэтому на Лубянке активизировался сбор на него компромата. Из архива извлекли донос Фефера, относя-щийся к маю 1948 года, в котором речь шла о приеме в синагоге чемпиона США по шахматам С. Решевского, многозначительно заявившего о положении евреев в СССР: «У меня есть глаза, и я вижу все». К тому же с помощью угроз от арестованного еврейского литератора Галкина были получены следующие показания:
«...Руководители московской синагоги, в частности раввин Шлифер... создали при синагоге специальное бюро, которое за незначительную плату каким-то путем устанавливало обращавшимся к ним евреям адреса их родственников или знакомых, проживающих в Америке. Таким образом была организована связь евреев, проживающих в Советском Союзе и Америке, которая, несомненно, служила подспорьем в деятельности американской разведки, направленной против СССР».
Аналогичным образом заставили высказаться и другого узника, писателя Добрушина:
«...Руководитель еврейской общины раввин Шлифер входил в состав еврейского антифашистского комитета, и вся подрывная работа, которая проводилась под его руководством в синагоге, контактировалась с деятельностью комитета».
МГБ располагало и другими подобными показаниями, скажем, арестованных тогда И.М. Авербуха (до войны состоял в руководстве «сионистского подпольного центра еврейских клерикалов и националистов»), A.M. Тверского (возглавлял в 30-е «реакционно-фанатическую секту хасидов») и других «еврейских клерикалов», с которыми Шлифер «имел близкую связь».
Эти и другие «факты» были включены начальником 5 управления Волковым в совершенно секретную справку на Шлифера, которую как обоснование необходимости ареста последнего министр госбезопасности Игнатьев приложил к записке Маленкову от 18 августа 1951 г.22'' Однако ЦК не пошел навстречу пожеланию Лубянки. На Старой площади, видимо, решили, что находившийся под тотальным контролем госбезопасности, блокированный от притока молодежи и поставленный в положение вымирающей религии иудаизм и его служители не представляют серьезной угрозы для режима. К тому же там рассчитывали и в дальнейшем использовать деятелей еврейской религии, возносивших к Всевышнему во славу Сталина молитву «Благословен тот, кто...», в качестве пропагандистского декорума коммунистической власти, декларировавшей свою веротерпимость. В этой связи совсем не случайным выглядело в январе 1953 года выступление Шлифера с заявлением, в котором фактически поддерживались обвинения, выдвинутые тогда властями против «врачей-вредителей».
496
Сохраняя жесткий контроль над иудаизмом, советское руководство опиралось не только на МГБ, но и на Совет по делам религиозных культов при Совете министров СССР, орган формально государственный, но фактически подчиненный напрямую ЦК и укомплектованный в основном кадрами офицеров из так называемого действующего резерва госбезопасности. В своей повседневной работе это учреждение руководствовалось основополагающей установкой, требовавшей от него «неуклонно направлять деятельность религиозных объединений в СССР в сторону всемерного суживания ее масштабов и влияния на окружающую среду... ограничивать деятельность религиозных объединений пределами молитвенных зданий и только отправлением культов...». Как признавали сами власти по окончании войны, претворить в жизнь эти требования в отношении еврейских религиозных общин было непростым делом. Утверждалось, что пережитый евреями геноцид привел к заметному росту среди них националистических настроений и появлению своеобразного «советского сионизма», носители которого, явно несогласные с официальным лозунгом о «давно разрешенном в СССР так называемом еврейском вопросе объявили синагогу единственным местом национальной концентрации и единственным очагом еврейской культуры»227. И действительно, прошедшие весной в 1945 и 1946 годах с большим размахом и привлечением общественной и культурной элиты еврейства религиозные поминальные службы, посвященные памяти шести миллионов загубленных нацистами братьев, свидетельствовали о значительном росте авторитета синагоги среди евреев. Все это в сочетании с произошедшей в годы войны стихийной либерализацией режима привело к стремительному росту количества легально действующих синагог, зарегистрированных под воздействием целого шквала ходатайств верующих, обрушившегося на властные структуры. По данным Совета по делам религиозных культов, в 1946 году в государственные органы власти поступило 197 таких ходатайств, а в 1947 году — 188. Это способствовало появлению устойчивой тенденции роста количества официально учтенных синагог: на январь 1946 года — 75, на октябрь 1946-го — 124, на январь 1947-го — 162, на январь 1948 года — 181*. Однако уже со второй половины 1947 года власти начали постепенно «закручивать гайки» в том, что касалось религии, причем не только еврейской. Именно с этого времени председатель Совета по делам религиозных культов И.В. Полянский, отмечая «высокую активность, проявляющуюся в организации новых общин, в тенденциях к возрождению общинно-кагального строя и превращению синагоги в центр "еврейской общности"», потребовал от подчиненных «с особой внимательностью и повышенной требова-
* Для сравнения: на той же территории до революции действовало 3147 синагог.
32 — 2738
497
тельностью подходить к каждому случаю открытия новых синагог, считая существующее их количество предельным». Тогда же было отклонено ходатайство верующих об организации в Москве всесоюзного центра иудаизма. А на Украине, где насчитывалось 73 синагоги, были приняты еще более жесткие меры, особенно в отношении «еврейских клерикалов», действовавших в западных приграничных областях: например, за нелегальную переправку за границу под видом польских граждан «еврейских националистов и участников сионистских организаций» был арестован председатель львовской еврейской общины Серебряный.
Антирелигиозный нажим сверху, а также развернувшееся с конца 1948-го фронтальное наступление властей на «еврейский национализм» обусловили сокращение зарегистрированных синагог. В апреле 1949 года их уже было 180, в январе 1950-го — 151, в январе 1951-го — 141, в январе 1952 года — 136. Но это отнюдь не привело, как надеялись власти, к автоматическому уменьшению религиозности евреев. Просто вместо закрытых легальных синагог возникали, как правило, на частных квартирах подпольные молитвенные дома, главным образом так называемые миняны, в каждом из которых имелся свиток святой Торы и объединялось не менее десяти верующих мужчин в возрасте от 13 лет и старше. О том же свидетельствовала и статистика участия верующих в открытом (!) праздновании еврейского Нового года: скажем, в ленинградской синагоге: в 1947 году — 5000 чел., в 1948-м — 6500 чел., в 1949-м — 6000 чел., в 1950 году — 7000 чел.228 И хотя наступление на иудаизм в период позднего сталинизма проводилось в рамках общей антирелигиозной кампании, начавшейся с выходом соответствующего постановления ЦК от 20 августа 1948 г.229, еврейское духовенство и верующие оказались в более тяжелых условиях, чем представители остальных конфессий, ибо на них дополнительно давил еще и пресс политических гонений, провоцируемых усиливавшимся в стране государственным антисемитизмом*.
* Нараставший в стране государственный антисемитизм даже привел к абсурдному вмешательству властей в сугубо каноническую сферу Русской православной церкви. Как рассказал автору этих строк митрополит Крутицкий и Коломенский Ювеналий (В.К. Поярков), в конце 40-х — начале 50-х годов по указанию ЦК ВКП(б) Совет по делам Русской православной церкви при Совете министров СССР в директивном порядке обязал своих уполномоченных в краях и областях запретить православным священникам впредь произносить при чтении отпевальной молитвы «Ныне отпущаеши раба Твоего, Вла-дыко...» слова о славе народа Израиля (Евангелие от Луки, 2: 32). Подобные факты невольно заставляют вспомнить о Германии 30-х годов. Там после принятия рейхстагом по настоянию Гитлера закона о национальной церкви рейха священников лютеранской церкви обязали дать клятву верности фюреру и им запретили использовать в богослужебных целях полностью Ветхий Завет и некоторые фрагменты Нового Завета.
498
удпр по сионизму в восточной европе
Проводя советизацию Восточной Европы, Советский Союз постепенно вводил в зависимых от него странах этого региона монополию коммунистической власти, изгоняя из общественной сферы более или менее самостоятельные политические силы, в том числе и сионистов. Отношение к последним в Восточной Европе в первые послевоенные годы было в общем-то терпимым. В каждой стране легально действовали национальные еврейские, в том числе и сионистские, организации. Активно функционировал, например, Центральный комитет евреев Польши, возглавлявшийся левым поалейционистом А. Берманом, братом члена политбюро ЦК ПОРП Я. Бермана. Более того, с 1948 года чехословацкое правительство даже сотрудничало с сионистами, осуществляя поставки вооружения Израилю*. Однако сначала 1949 года положение стало меняться. В марте, покидая Советский Союз, Г. Меир сочла необходимым заявить, что под влиянием Советского Союза в Чехословакии, Болгарии, Польше и особенно в Румынии и Венгрии** власти стали чинить препятствия евреям в
* От вооруженных сил Чехословакии военную помощь Израилю координировал заместитель министра национальной обороны Б. Райцин. Общее же руководство в Праге комплектованием транспортов с вооружением, а также формированием для отправки сначала в Палестину, а потом в Израиль воинских групп из числа евреев-добровольцев осуществлял заведующий международным отделом ЦК Коммунистической партии Чехословакии Б. Геминдер. Происходил он из еврейско-немецкой семьи, в молодости примыкал к сионистской группе «Бело-голубые». В связи с началом оккупации Чехословакии немцами в 1938 году (после заключения Мюнхенского пакта) переехал в Советский Союз и работал там руководителем информационной службы исполкома Коминтерна. По окончании Второй мировой войны возвратился в Чехословакию, став активным проводником советской политики в этой стране. Есть данные, что первой скрипкой в февральских событиях 1948 года по захвату коммунистами всей полноты государственной власти в Чехословакии был не К. Готвальд, а именно Геминдер, напрямую получавший соответствующие указания из Москвы. Он же через своего помощника Штамбергера руководил и всеми делами в созданном в чехословацкой столице Обществе друзей Израиля, имевшем свой денежный фонд, финансирующий поставки вооружения Израилю. Показательно, что председателем этого общества был чехословацкий посол в Москве К. Крайбих. Не остался в стороне и посланник Чехословакии в Израиле Э. Гольдштюкер, который, например, 24 мая 1950 г. информировал советского посланника в Тель-Авиве П.И. Ершова о том, что израильское правительство через него пытается выяснить возможности закупки в кредит чехословацкого оружия (танков, самолетов, артиллерии) (Советско-израильские отношения. — Т. 1. — Кн. 2. — С. 179).
** На конец 1948 года в странах Восточной Европы проживало почти 700 тыс. евреев, в том числе в Югославии — 8 тыс., Болгарии — 35-40 тыс., Польше — 70-80 тыс., Венгрии — 200 тыс., Румынии — 350 тыс. (230)
32*
499
переселении в Израиль. И в самом деле, по указанию из Москвы сначала в Польше, а потом и в других странах так называемой народной демократии стали закрываться «палестайн офисы», занимавшиеся эмиграцией евреев в Израиль, и другие сионистские организации. Под флагом борьбы с западным шпионажем был распущен, скажем, Венгерский союз сионистов, насчитывавший в своих рядах около 40 тыс. членов, и запрещены сионистские центры в Румынии*. В начале декабря правительство Израиля, протестуя против политики гонений на сионистов, отозвало из Румынии своего посланника Р. Рубина, а из Венгрии — первого секретаря дипломатической миссии. Тем не менее эмиграция евреев из Восточной Европы худо-бедно продолжалась, чему активно содействовали продолжавшие функционировать местные отделения «Джойнта». Только с весны 1952 года, когда руководство СССР пришло к окончательному выводу о том, что «политика Израиля находится на службе у государственного департамента США и подчинена американскому диктату», Москвой было принято решение о полном прекращении эмиграции восточноевропейских евреев в Израиль и о лишении его политической поддержки в ООН231.
. Главное сражение международному сионизму, который был объявлен Москвой активным пособником империалистического лагеря поджигателей новой войны во главе с США и злостным врагом Советского Союза, Сталин дал в Чехословакии. Такой выбор, видимо, предопределило то важное обстоятельство, что эта страна являлась самым экономически и социально развитым государством Восточной Европы, в наибольшей степени связанным культурными и демократическими традициями с Западом. А это не могло не вызывать у Москвы предубежденности к пражскому правительству, даже после того как с начала 1948 года оно стало полностью коммунистическим. Не последнюю роль сыграл и тот фактор, что еврейство Чехословакии было в значительной степени германизировано, и потому в обыденном сознании остального населения невольно ассоциировалось со вчерашними злейшими врагами нации — немцами. Поэтому более или менее массовая поддержка показательной антисионистской акции как бы априори гарантировалась.
Роль детонатора в адской машине, подложенной под сионистов в Чехословакии, была поручена Москвой руководителю соседней Венгрии М. Ракоши (Роту), возглавлявшему ЦК партии трудящихся этой страны. И это был отнюдь не случайный выбор. Один из членов
Проблемы, возникшие с начала 1949 года с эмиграцией евреев, особенно из Венгрии и Румынии, объяснялись еще и тем, что Сталин, зная, что евреи там больше, чем основное население, пострадали от диктаторских режимов М. Хорти и И. Антонеску, надеялся с их помощью нейтрализовать местных националистов в процессе активной советизации этих стран.
500
тогдашнего венгерского кабинета министров назвал этого человека самым хитроумным из политических деятелей, которых он когда-либо знал. Сформированный как личность и политик Коминтерном, этой сталинской школой коммунистических кадров, Ракоши тем не менее не был бездумным исполнителем, слепым орудием чужой воли. Хорошо знакомый с практикой плетения интриг в Кремле, он был способен и на инициативные «художества» такого рода. Не понаслышке зная об антисемитизме, царившем в советском партийно-государственном аппарате, Ракоши, будучи сам евреем (как М. Фар-каш, Й. Реваи, Э. Герэ, Г. Петер и другие его ближайшие соратники) и желая как бы заранее отвести от себя могущие возникнуть подозрения, еще в мае 1945 года проинформировал Москву о массовом вступлении евреев в ряды компартии Венгрии, назвав это серьезной угрозой для ее будущего. Свои опасения Ракоши мотивировал пропагандой враждебных буржуазных сил, которые распространяли слухи о том, что венгерская компартия — это «еврейская фашистская партия» и что повторяется 1919 год, когда руководство коммунистов состояло исключительно из евреев во главе с Б. Куном252.
Глубоко усвоив любимый афоризм советского диктатора — чтобы правильно руководить, надо предвидеть, Ракоши, таким образом, работал на опережение. Этот «лучший венгерский ученик товарища Сталина» первым среди руководителей восточноевропейских стран пошел на крупномасштабную кадровую чистку в своем окружении. По приказу Ракоши, разоблачительный пафос которого стимулировался и чувством самосохранения, заставлявшим спасать себя посредством человеческих жертвоприношений, в мае — июне 1949 года были арестованы 150 высших должностных лиц, в том числе пять членов ЦК ВПТ, десять генералов и полковников. Всех их выставили агентами империалистических разведок и сторонниками югославского коммунистического лидера И. Броз Тито, который в середине 1948 года вышел из повиновения Москве. По согласованию с Кремлем «главарем» венгерских титоистов был объявлен министр иностранных дел и бывший заместитель Ракоши по партии Л. Райк. Его обвинили в подготовке государственного переворота, якобы спланированного совместно с министром внутренних дел Югославии А. Ранковичем во время визита последнего в Венгрию в октябре 1948-го. Кстати, в Советском Союзе Ранковича считали сионофилом за его неоднократные публичные выступления в поддержку Израиля и переселения туда европейских евреев. Эти обстоятельства в значительной мере и предопределили потом трагический финал «дела», спровоцированного Ракоши.
В середине июня 1949 года тот же Ракоши, припожаловав в Чехословакию, передал президенту К. Готвальду список из 43 высших чехословацких чиновников (включая двух членов политбюро КПЧ), фигурировавших в показаниях венгерских «заговорщиков» как англо
501
американские шпионы. Однако в Праге явно не торопились следовать примеру венгерских товарищей. Тогда в начале сентября с той же миссией Ракоши направил в Прагу своего брата 3. Биро, который потом рассказал, что в ответ на его уговоры уничтожить «пятую колонну» в своем окружении Готвальд отреагировал раздраженно, сказав, что «старые заслуженные деятели партии не могут стать шпионами»231. И только после того как вскоре народный суд Будапешта приговорил Райка* и четырех других бывших венгерских руководителей к смертной казни, чехословацкая верхушка стала сговорчивей. В октябре по просьбе Готвальда в Прагу на несколько месяцев прибыли в качестве советников МГБ М.Т. Лихачев и В.Е. Макаров, которые до этого находились в Будапеште и участвовали там в фабрикации дела Райка.
Именно в это время в деятельности советских спецслужб меняются приоритеты: охота за агентами Тито отходит на второй план, а борьба с сионизмом в Восточной Европе приобретает первостепенное значение. В марте 1950 года заместитель председателя Комитета информации В.А. Зорин, который в 1945-1947 годах был послом в Праге, обратил внимание Суслова на то, что органы госбезопасности Чехословакии «не вели серьезной борьбы с сионистским подпольем и не организовали своевременно агентурной разработки израильской миссии», что способствовало беспрепятственному выезду из страны всех желающих евреев215. Для укрепления в том числе и антисионистского направления в деятельности чехословацких спецслужб 14 июня по решению политбюро ЦК ВКП(б) в Прагу была командирована для работы на постоянной основе группа контрразведчиков во главе с полковником В.А. Боярским. Вскоре по прибытии на место Боярский добился согласия Готвальда на создание в структуре местной госбезопасности специального антисионистского отдела. А 21 декабря «по просьбе» генерального секретаря КПЧ Р. Сланского из Москвы были дополнительно направлены еще четыре советника МГБ СССР для «оказания помощи министерству общественной безопасности Чехословакии». В результате уже на рубеже 1950-1951 годов прошла первая крупная серия арестов высокопоставленных чехословацких функционеров, среди которых было и немало евреев (первый секретарь Брненского обкома О. Шлинг, заместитель министра национальной обороны Б. Райцин и др.). К весне из взятых под стражу был выжат компромат на того же Сланского и Геминдера, которых предполагалось представить в качестве предводителей антигосударственного заговора в Чехословакии. Однако Сталин не спешил с решением их судьбы. Видимо, советский диктатор прагматично рассудил тогда, что, прежде чем принести Сланского в жертву Молоху антисионистской кампании в Восточной Европе, его можно какое-то
* Перед казнью Райк воскликнул: «Да здравствует Сталин!» (234).
502
время с выгодой использовать. Тем более, как могли убедиться в Кремле, Сланский не исчерпал еще своего пропагандистского ресурса: ведь в феврале он опубликовал в «Большевике» статью, призывавшую «разоблачать и обезвреживать вражескую агентуру, очищать партию от подрывных, вредных и чуждых элементов, воспитывать членов партии в духе революционной бдительности... повышать идеологический уровень коммунистов до такой высоты, чтобы они могли вскрывать любой буржуазно-националистический уклон, чтобы они были беспощадными ко всем отклонениям от марксистско-ленинской линии...». К тому же этот фанггтичный, но, как оказалось, не очень дальновидный политик старался выказать отнюдь не только идейную преданность родине социализма. Другая сторона его сотрудничества с Кремлем отображена в одной из записок Вышинского Маленкову, в которой сообщалось, что 14 мая 1951 г. на дипломатическом приеме генеральный консул СССР в Братиславе П.П. Разыг-раев, будучи в нетрезвом виде, заявил министру иностранных дел Чехословакии В. Широкому: «Вилем, какой ты министр, ты доверенный Сталина». Потом шло описание того, как подвыпивший дипломат, перемежая свою речь нецензурными выражениями, разоткровенничался с Широким на тему о том, кто из чехословацкого руководства регулярно информирует советское посольство в Праге, и назвал при этом Сланского, Геминдера и др. Сразу же после этого инцидента Разыграев был отозван в Москву236.
Отсрочка с решением дальнейшей судьбы Сланского была обусловлена еще и тем, что Абакумов и его креатура в МГБ попали тогда под подозрение Сталина. Не случайно поэтому именно в июле, когда Абакумов был смещен и арестован, диктатор оценил компромат на Сланского, добытый Боярским (ставленником Абакумова), как «недостаточный» и не дающий «оснований для обвинения», а самого Боярского посчитал необходимым в ближайшее время отстранить от расследования антигосударственного заговора в Чехословакии «ввиду недостаточно серьезного отношения к этому делу»2-17. В ходе начавшейся вскоре проверки деятельности Боярского в Чехословакии было установлено, что тот не только допускал ошибки в работе, но и оказался нечистым на руку человеком. 2 ноября решением ЦК Боярский был отозван в Москву, где по приезде был понижен в звании до подполковника238.
В тот же день новым руководителем группы советников МГБ в Чехословакии был назначен полковник А.Д. Бесчастнов, ранее возглавлявший Сталинградское управление госбезопасности. Ему и было вскоре доверено поставить логический крест на политической карьере Сланского. 23 ноября последний по предписанию Сталина, доставленному Готвальду через приехавшего в Прагу А.И. Микояна, был арестован и обвинен в руководстве «антигосударственным заговорщицким центром». Год спустя в Праге прошел публичный про
503
цесс, на котором Сланского, Геминдера и еще 12 их «сообщников» заклеймили как покровителей сионистов. 3 декабря 1952 г. всех осужденных, за исключением троих, предали смертной казни через повешение. Их тела были сожжены, а пепел развеян по ветру. Подводя итоги этого страшного аутодафе, Готвальд, выступая на общегосударственной конференции, сказал:
«В ходе следствия и во время процесса антигосударственного заговорщицкого центра был вскрыт новый канал, по которому предательство и шпионаж проникают в коммунистическую партию. Это — сионизм»2".
По настоянию Москвы антисионистские кампании прошли и в других странах Восточной Европы, но они отличались более умеренным характером. В Румынии, например, в мае 1952 года вывели из состава политбюро и ЦК компартии, а потом подвергли домашнему аресту министра иностранных дел А. Паукер. По злой иронии судьбы, эту заподозренную в потворстве сионистам женщину, жену расстрелянного в 1937-м Сталиным коминтерновца М. Паукера и дочь проживавшего в Израиле раввина, в октябре 1949 года Бен-Гурион на собрании актива МАПАЙ обвинил в том, что она разрушает еврейскую общину в своей стране и что для нее любой еврей является фашистом240. В начале 1953 года в Восточной Германии готовилось, но так и не состоялось судилище над тамошними так называемыми сионистами241. Что касается Польши и Венгрии, то в этих странах Сталина куда больше страшил национализм коренного населения, имевший ярко выраженную антисоветскую направленность (венгры, к тому же, были союзниками фашистской Германии в недавней войне), чем угроза сионизма. Антиеврейские люстрации правящих элит там если и проводились, то в очень ограниченных рамках. Благодаря этой тактике советского диктатора, который, несмотря на быстро прогрессировавшую старческую ригидность, еще сохранял такое сильное свое политическое качество, как прагматизм, в той же Польше продолжали занимать довольно высокие партийно-государственные посты Я. Берман, X. Минц, Р. Замбровский и другие евреи. В данном случае Сталин ради укрепления западного фланга своей империи сумел совладать со своей личной юдофобией, хотя некоторые польские руководители и пытались спровоцировать его на антиеврейскую чистку в их стране. Скажем, С. Гомулка, которого на августовско-сентябрьском (1948 г.) пленуме ЦК ППРсместилисдолжности генерального секретаря этой партии (за приверженность идее национального пути к социализму), выждав, когда через несколько месяцев в СССР стали вовсю громить так называемых еврейских националистов, направил 14 декабря Сталину послание, в котором были и такие строки:
«Личный состав руководящих звеньев государственного и партийного аппарата (Польши. — Авт.), рассматриваемый с национальной точки зре
504
ния, по-моему, создает преграду, затрудняющую расширение нашей базы... Можно и меня считать ответственным за ... высокий процент евреев в руководящем государственном и партийном аппарате, но главная вина за создавшееся положение вещей падает прежде всего на товарищей евреев. ... На основе ряда наблюдений можно с полной уверенностью заявить, что часть еврейских товарищей не чувствует себя связанной с польским народом... и польским рабочим классом никакими нитями или же занимает позицию, которую можно назвать национальным нигилизмом»242.
Но не только остатки политической гибкости, сохраненные Сталиным несмотря на преклонные лета, давали ему возможность маскировать антисемитский курс, проводившийся на территории обширной империи от Берлина до Владивостока. Не был обделен советский лидер и таким качеством, как лицемерие. 25 ноября 1948 г., то есть через пять дней после закрытия ЕАК и начала развертывания массированного наступления на еврейскую культуру в СССР, политбюро утвердило директиву советской делегации на Генеральной Ассамблее ООН, в которой предписывалось добиваться включения в международную конвенцию о борьбе с геноцидом* статьи о национально-культурном геноциде. Интерпретируя оный как деяния, направленные на «запрещение какой-либо национальной, расовой (религиозной) группе пользоваться национальным языком в повседневной жизни или в школах, запрещение печатания и распространения изданий на языке такой группы, уничтожение музеев, школ, исторических памятников, зданий, предназначенных для религиозных культов...», директива поясняла, что отсутствие такой статьи в конвенции «может быть использовано теми, кто, попирая элементарные права национальных и расовых меньшинств и осуществляя угнетение и дискриминацию в отношении этих меньшинств и национальных групп, проводит преступную практику геноцида»243.
Было ли это хитроумным ходом Сталина в попытке прозондировать международное общественное мнение перед тем, как применить на практике этот самый национально-культурный геноцид в отношении советской еврейской культуры на языке идиш, или пропагандистским отвлекающим маневром советской дипломатии, сказать точно сейчас невозможно. Однако можно допустить, что произошедшее тогда отклонение ООН советской инициативы (в принятой 9 декабря 1948 г. Генеральной Ассамблеей конвенции о геноциде национально-культурный аспект отсутствовал), в какой-то мере развязало руки хозяину одной шестой части земной суши в борьбе против населявшего ее еврейства. После этого Западу и прежде всего руководству сионистского движения не оставалось ничего другого, как, осознавая собственное бессилие, время от времени сетовать на
* Проект конвенции о геноциде был разработан американским адвокатом польско-еврейского происхождения Р. Лемкиным.
505
проводившуюся в СССР антисемитскую политику. В отсутствие соответствующих международно-правовых рычагов воздействия на Кремль самое большее, что мог себе позволить тот же Бен-Гурион, это, выступая, к примеру, 13 октября 1949 г. на параде израильской молодежи, заявить:
«Опасность уничтожения еврейского народа не миновала. Не всегда людей уничтожают в газовых камерах. Можно уничтожить народ, убив его душу. Масса еврейского народа уничтожается теперь таким образом»24,1.
Впрочем, такие абстрактные слова вряд ли могли должным образом воздействовать на чувствовавшего безнаказанность советского диктатора. И эта его уверенность в собственной неуязвимости для критики извне зиждилась не только на военной мощи державы, которой он правил, но и на циничном понимании того обстоятельства, что до тех пор, пока в мире существует колониальная система, а международная концепция прав человека пребывает в зачаточном состоянии, самые ярые его идеологические противники — западные демократии сами отнюдь не могут считать себя безгрешными в том, что касается соблюдения социальных и культурно-языковых прав многих находящихся под их властью народов.
* * *
Оказавшись вынужденным в начале войны пойти на ограниченное допущение еврейской общественной активности в виде создания ЕАК, советское руководство, все глубже погружавшееся тем временем в трясину государственного антисемитизма, через некоторое время столкнулось с нежелательными для себя последствиями такого решения. Под напором разбуженного кровавой войной и холокостом еврейского самосознания ЕАК из пропагандистской организации стал спонтанно превращаться в орган еврейской культурно-национальной автономии. Кульминацией такого развития явилась попытка лидеров ЕАК возродить проект создания еврейской республики на территории Крыма. На такого рода проявления «буржуазного национализма» власти реагировали на первых порах сдержанно, используя преимущественно административно-бюрократические меры, словесные угрозы и уговоры. Однако в послевоенный период по мере ужесточения режима и внешнего «похолодания» в ход были пущены тайные репрессивные акции. Именно тогда по приказу Сталина был тайно убит Михоэлс, олицетворявший собой волю советских евреев добиться от власти предоставления прав на свободное национально-культурное развитие.
В последующем под влиянием внешнеполитического фактора (образование Израиля) этот конфликт на национальной почве обострился до такой степени, что напуганная приливом невиданного ранее
506
еврейского национального энтузиазма власть перешла к практике массированного террора в отношении еврейских общественных деятелей с одновременным искоренением еврейской культуры как таковой. Ассимиляции евреев, естественный процесс которой с конца 30-х годов был направлен в русло административно-бюрократической политики, был придан тогда ярко выраженный репрессивно-силовой, форсированный характер. Почти пять лет длилось незримое противостояние руководства ЕАК, этой небольшой группки людей, смело заявившей в 1944 году о правах стоявшего за ними национального меньшинства, и государственной машины подавления, не привыкшей считаться ни с чьими правами. За дерзкий вызов, брошенный созданной им системе и ему лично, Сталин жестоко отомстил, казнив в августе 1952 года 12 членов ЕАК, а также организатора и покровителя этой общественной организации Соломона Лозовского, чей брат, Григорий, был умерщвлен нацистами в Освенциме.
Трагическая гибель этих людей — это только видимая часть айсберга антиеврейских репрессий, имевших место в СССР. Менее известную, как бы подводную его часть, составляло множество других дел, сфабрикованных МГБ в связи с разгромом ЕАК. По таким «дочерним» делам было репрессировано в общей сложности ПО человек, из них 10 были расстреляны, 89 — приговорены к различным срокам заключения (от 25 до 5 лет), 1 — сослан, 5 — умерли в ходе следствия, в отношении еще 5 человек следствие было прекращено только после смерти Сталина245.
Репрессии коснулись не только носителей еврейской культуры. Как мьгувидим дальше, в массовом порядке тем или иным преследованиям подверглись и ассимилированные евреи.
No comments:
Post a Comment